Владимир Канивец - Крах диссидентки

Свою «исповедь» Вита начала с того, как она узнала от своего мужа Мирослава Марчука, что один турист (фамилию его по известным причинам она назвать не может) привез из Нью-Йорка ее роман «Рубикон», тайно поехала (боясь, что ее арестуют) в Москву, взяла книгу. «У меня было такое чувство, — пишет Вита, — будто я держала в руках жар-птицу, которая прилетела ко мне, как в сказке, из-за моря-океана». Кто ее собирался арестовывать? Ведь ей никакого криминального обвинения не предъявлялось; ее только исключили из Союза писателей за то, что она нарушила устав, который, вступая в организацию, обязалась выполнять; ей разрешили выехать туда, куда она хотела. Хороша исповедь — что ни слово, то ложь! «Ага, вот и про меня», — наткнулся Арсений на абзац, где Вита рассказывает, как она поссорилась с первым мужем из-за своего романа; как он — варвар! — сделал все, чтобы она не смогла взять с собой своего единственного сына Алешу. Но она и людей, и самого бога призовет на помощь, а заберет сюда сына. Она его родила, он принадлежит только ей. Далее Вита рассказывала американцам, наивно надеясь, что им это страшно интересно, как ее второй муж (широко известный кинорежиссер) хотел усыновить Алешу, чтобы забрать с собой, но первый муж решил сделать его заложником! Он думает, что она, жалея сына, вернется к нему. Пусть знает: никогда! Никогда этого не будет! Кроме презрения к нему (снова назвала Арсения варваром!), в ее душе ничего нет. Достаточно того, что пять лет терпела его.

«Ну и чепуха, — думал Арсений, читая роман. — Если и дальше она рассказывает только о том, какую героическую борьбу вела с мужем за сына, то понятно, почему эта банальная история не заинтересовала американцев». Бессердечие и жестокость мужа-коммуниста, сообщает далее Вита, — дошли до того, что он спрятал сына, чтобы она не смогла с ним попрощаться. Сколько будет жить, никогда ему этого не простит. Не простит и сын, когда вырастет и узнает, как жестоко обошелся отец с ним и с его матерью. Алеша, мол, плачет, просит бабушку, у которой живет, чтобы его отвезли в Америку к маме.

Тут уж Арсений не мог не усмехнуться, хотя в душе и кипело возмущение от такой нахальной лжи.

Кто-то постучал в дверь. Арсений положил книжку в ящик стола, сказав: «Минутку!»

Открыл дверь.

На пороге стоял, хмуро глядя на Арсения сквозь темные очки, Вадим.

— Извините, Арсений Андреевич, — забубнил Вадим, — вы говорили, что хотели бы ночью проехаться по Нью-Йорку? Так вот, я еду по делам, приглашаю вас.

— Спасибо! — обрадовался Арсений.

— Тогда одевайтесь и выходите на улицу, — предложил шофер. — Машина стоит напротив подъезда. Поедем в Ривердейл. Это почти на окраине города. Так я вас жду…

— Иду! — заторопился Арсений.

Огни реклам в Нью-Йорке буквально ослепляют. Все предлагают что-то купить! И у каждого все самое лучшее, самое дешевое.

У Арсения в комнате стоял цветной телевизор, насмотрелся на эти рекламы. Все рекламируется, но еще ни разу Арсений не видел, чтоб показывали людей в очереди за супом.

— Проедем по Бродвею, это почти по дороге, — сказал Вадим, когда уселись в машину. — Многие думают, что Бродвей только тут, в центре, а эта улица протянулась на десятки километров. О, уже где-то пожар! — Вадим пропустил пожарную машину, что выкатилась из гаража с бешеным ревом. — Вы еще не оглохли от этой музыки?

— В первые дни просыпался по ночам, а теперь уже привык, сплю.

— Вот вам и ночной Бродвей! — выехав на освещенную переливающимися огнями улицу, воскликнул Вадим. — До безумия весело живут, правда? В первые дни, когда я приехал сюда, странно было. Вечером боялись выйти из дома с женой и ребенком!

До Ривердейла ехали минут сорок. А когда машина остановилась возле высоких железных ворот, Арсений увидел красивый белый дом, принадлежавший советскому представительству при ООН. Вадим вышел из машины, сказал что-то в микрофон, вмонтированный в невысокий столбик, и ворота автоматически открылись. Въехали во двор. Поставив машину на стоянке, шофер сказал:

— Вы погуляйте, а я отнесу пакет, и поедем назад. Ну, я минут через десять вернусь.

Назад ехали по другим улицам. Не спешили. Арсений смотрел в стекла машины на огромный город, окна домов которого светились высоко в небе, на город, где были небоскребы на сто десять этажей — как «близнецы»! — и целые кварталы развалин, среди которых блуждали бездомные люди. Где-то среди этих миллионов ньюйоркцев и Вита. Нырнула в людское море, будто дождевая капля в бурный океан, а надеялась пролететь яркой кометой, осветив небо своими шедеврами.

В Нью-Йорке около двадцати восьми каналов (включая кабельное) телевидения. И почти в любое время можно, покрутив переключатель телевизора, напасть на передачу о погоде, Арсений прослушал прогноз погоды. Диктор, показывая съемки с помощью спутника, обстоятельно рассказывал, где и куда какой циклон движется, где и когда будет дождь. Над Нью-Йорком и его окрестностями весь день будет сиять солнце, температура воздуха двадцать три градуса. Именно то, что нужно для выходного дня. Взять Витин недочитанный роман? Нет, не нужно. Арсений переложил книгу из тумбочки (читал, пока не заснул) в ящик стола.

Послышался негромкий стук в дверь.

— Заходите!

— Мы спускаемся вниз, — крикнул Вадим из-за двери.

— Я тоже иду!

В машине уже сидели Антон Сергеевич, жена и дочка шофера. Эту маленькую девочку Арсений видел в коридоре представительства, ей было, наверное, столько же лет, сколько и Лининой Томе, только она была светленькая, синеглазая, как мама. Страшно стеснительная: в коридоре, встречаясь с Арсением, буквально прилипала к стене. И в машине притихла у матери на коленях, прильнула к ней, поглядывая на Арсения. Катя, жена шофера, сказала с извиняющейся улыбкой:

— Она боится новых людей, пока не познакомится. Оля, ну чего ты? — ласково прошептала дочке, которая, услышав, что говорят о ней, уткнулась лицом в мамину кофту. — У дяди Арсения есть такой же мальчик, как ты. Вот вернемся в Киев, ты его увидишь. Дядя Арсений, покажете Оле своего мальчика?

— Обязательно! — пообещал Арсений.

Оля что-то зашептала на ухо матери. Катя с той же ласковой улыбкой, повернувшись к Арсению, сказала, как и Оля, шепотом:

— Спрашивает, почему вы не взяли его сюда. Она на всем этаже одна, ей очень скучно. А оставлять дома, как это делают другие, нам не с кем. Вот она и слоняется по коридору весь день.

Арсений слушал Катю, а мысленно был в селе. Видел двор брата Михаила, они с Линой сидят за столом, а Тома и Алеша, держась за руки, бегают вокруг дома. Сейчас в селе пять часов утра. Дети спят, Лида уже пошла доить корову, Михаил собирается в тракторную бригаду. Еще и солнце не взойдет, а он уже будет в поле. Приходит ли к ним Лина? Вспоминал их последний разговор глазами. Слова, которые она сказала: «Я буду ждать тебя». И так захотелось пересесть из американской машины в свою и поехать не в Ойстер-Бей, а в родное село. А ведь он пробыл здесь только неделю. «Как Вита выдержала целых два года?» — подумалось невольно. Он, должно быть, с ума сошел бы за это время, оказавшись тут, потеряв все самое дорогое в жизни — Родину, сына.