Владимир Канивец - Крах диссидентки

Впервые Арсений выезжал за границы Нью-Йорка, а точнее — с острова Манхеттен, где размещен центр этого города самых больших в мире фешенебельных небоскребов. Удивляло то, как этот небольшой остров Манхеттен выдерживает все, что на нем соорудили люди. Казалось, он давно бы должен погрузиться на дно Атлантического океана, ан нет — стоит на месте.

Вадим сказал, что на Манхеттене имеется около двух с половиной миллионов машин. Утром, когда косые лучи солнца высвечивают воздух так, что виден его цвет, — на улицах города стелется сизый туман.

— Вот вам и Ист-ривер! — сказал шофер, когда машина, выпутавшись из городских улиц, с каким-то непривычным гулом покатилась по железному пупырчатому настилу моста.

Ажурный мост висит на канатах, очень похожий на струны арфы. Над рекой, как и на улицах города, стелется туман: над самой водой — сизый, сверху позолоченный лучами утреннего солнца. В этом сизо-розовом тумане медленно движутся, будто им трудно сквозь него пробиваться, огромные баржи: одни в океан, другие — с океана.

Вскоре свернули с трассы на дачу. Ворота тут были заперты, за ними с лаем бегала овчарка. Услышав, видимо, лай собаки, из дома вышел пожилой человек.

— Комендант, — сообщил Вадим. — Здравствуй! — поздоровался он, опустив стекло дверцы и высунув голову, когда комендант подошел к воротам и принялся отпирать замок. — Придержи только Джека, мы с ребенком…

На площадке, в тени деревьев, стояло уже несколько машин, на футбольном поле гоняла мяч детвора. Дети были одеты во все американское, и Арсений подумал, что там уже двор соседней дачи. Нет, Оля, опередив мать, побежала туда, значит, это ребятишки наших дипломатов. Комендант повел Арсения показать дом.

— Начнем со второго этажа, — говорил он, идя впереди и оглядываясь на Арсения. — Выбирайте комнату, если хотите здесь переночевать.

— Нет, мы сегодня вернемся в Нью-Йорк, — сказал Арсений.

Из дома Арсений вышел на открытую веранду. Тут встретил Титаренко, который, бросив на него короткий взгляд, спросил:

— Роман вам передали?

— Спасибо, я его уже дочитываю.

— Ну и как? — снова взглянул Титаренко на Арсения. — Согласны с моей оценкой?

— Пустопорожняя болтовня! — отозвался Арсений. — Местами, правда, достаточно желчная и злая. Сегодня дочитаю и в понедельник вам верну.

— Можете не спешить, я этот опус перечитывать не буду, — усмехнулся Титаренко одними губами. — Вообще пока закончится общая дискуссия, будем вертеться как белка в колесе. Завтра президент прилетает из Вашингтона, в понедельник выступает. Его выступление подают средствами массовой информации как великое историческое событие не только для Америки. Вы в бильярд играете?

— Слабенько, — сознался Арсений.

— Я тоже. Так пойдемте сыграем партию, пока там никого нет.

В воскресенье Арсений никуда не ходил, дочитывал Витин роман.

Последнюю страницу перевернул с таким чувством, будто порылся в грязном белье, прежде чем бросить его в стиральную машину. Мало того что роман был, собственно, ни о чем, он еще и написан был на графоманском уровне. Это уже совсем показалось Арсению странным, ведь предыдущие Витины произведения (тот же «Рубикон») написаны талантливо. Никто этого — даже самые суровые критики! — не мог отрицать. «Не кто-то ли другой настрочил за нее? — думал Арсений, зная, как медленно она пишет. — Срочно надо было издать что-либо новое, вот ей и помогли литературные агенты, то есть дельцы, паразитирующие на писательском творчестве. Интересно, что сама Вита думает о своей «исповеди».

Захотелось поговорить с ней. Но вспомнил, что это не дома, когда он, прочитав написанное ею, шел в ее комнату, и они, бывало, часами спорили, доказывая друг другу свою правоту. И хотя Вита всегда страшно горячилась, слушая его критику, но часто после такого разговора переписывала рассказ, прежде чем отдать в печать. Самым большим недостатком Витиного таланта было неумение подвергнуть строгому анализу переплетение тех событий, о которых она, пережив их сама или услышав от кого-то, принималась писать, а потому и разрабатывала тему не на всю глубину, а как бы только наполовину. Арсений видел тему глубже. И Вита, посмотрев на описываемые события его глазами, и сама углублялась в них и то, что ей удавалось понять, умела высказать художественным словом. «Если она и дальше будет так писать, — подумал Арсений, — то это крах!» А зная Витин гонор, мог представить, какая это будет для нее трагедия.

Арсений написал: «Здравствуй, Лида», ведь она прочтет его письмо всем и отвечать будет ему сама. Но передумал, взял новый листок, начал письмо заново. «Дорогой брат Михаил! Вот уже неделю я в Америке, а только сейчас появилась возможность отправить тебе письмо. Поскольку я нишу из Нью-Йорка, ты понимаешь, что ничего со мной не случилось, пока я летел сюда. Живу в нашем представительстве, в отдельной комнате, и потому никто не мешает мне ни работать, ни отдыхать. Из газет ты знаешь, что начала работу сессия Генеральной Ассамблеи ООН. Как делегат, принимаю участие в этой работе. Хотя прошла только неделя, впечатлений много, обо всем расскажу, когда вернусь.

Часто вспоминаю, как мы сидели: ты, Лида, Лина, в тот вечер за столом, когда я привез к вам Алешу. Мысленно вижу день, когда я вернусь из Нью-Йорка, приеду к вам, и мы все опять соберемся вместе. Только уже будем сидеть не под развесистым орехом, а в комнате, ибо я вернусь где-то после Октябрьских праздников.

Как там мой Алеша? Скучаю по нему, немного волнуюсь, хотя и знаю, что Лида за ним смотрит как за родным. Пусть она поцелует Алешу за меня. Обнимаю тебя, Лиду, всех твоих детей. Поклон Прасковье Дмитриевне! Сердечный привет Лине».

Поездка на дачу, то, что весь день пробыл не в прокуренном помещении, а на свежем воздухе, так подействовали на Арсения, что он, впервые за неделю, ни разу не проснулся ночью и встал уже в седьмом часу утра. Даже снов не видел. Во всем теле ощущалась упругая бодрость, как бывало в селе, когда он просыпался, проплавав весь день в лодке по Пслу. «О, сейчас там лещей ловят», — подумал о родной речке. И сразу же вспомнилось письмо, которое он вчера написал Михаилу. Казалось, очень мало сказал о Лине. Но как он мог написать больше? Если она умела читать его мысли, глядя в его глаза, то сумеет прочитать между строк письма то, что он хотел бы ей сказать, но не мог.

Возле зала пленарных заседаний было просторное фойе, туда Арсений во время перерыва ходил прогуливаться. Там и лестница на первый этаж, в вестибюль, куда пускали публику и туристов. Вестибюль спланирован так, что потолок его доходил до крыши зала заседаний ООН. Из фойе вниз вела лестница, перегороженная цепью, обшитой красным бархатом. Возле нее стоял, скучая, охранник. Пройти здесь могли только делегаты и сотрудники аппарата ООН, имевшие пропуска. Вход же в этот главный зал был ограничен, иначе бы туда набилось столько людей, что и делегатам не пробраться бы на свои места.