Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

Миша завернул к Матросу. Во дворе стояла подвода. В избе Матроса находились староста, два автоматчика из комендатуры.

Матрос подшивал валенки.

— Слышь, боцман, не придуривайся, — подступал к Матросу староста, — лясы точить не время. Давай валенки…

Миша шмыг из избы — и в соседнюю, к солдатке Степаниде.

Степанида схватила в охапку теплые вещички — да в ясли, сверху сеном прикрыла. Только спрятала, а уж сборщики на пороге.

— Сдавай тулуп, варежки — что есть. Ослушаться приказа не имеешь никакого права!..

— И где же я, серая баба, напасусь на германьскую армию! — взмолилась Степанида. — Вчерась пристал ихний солдат на улице: скидай платок, скидай валенки! В носках домой прибежала.

— Дафай! — Сборщики оттолкнули женщину, разворошили сундук, кровать. Ничего не нашли.

А Миша дальше бежал. Танина мать только руками всплеснула:

— Мишенька, касатик, да и где ж быть вещам! Спрятали в огороде сундук, так немец еще летом его отрыл. Саранча, истинно саранча.

Миша торопился: надо было опередить сборщиков. Еще и ребят из звена взял в подмогу.

— Прячьте теплые вещи, немцы отбирают, — предупреждал Миша односельчан, а тем, кого хорошо знал, говорил: — Лучше отдать партизанам…

Немцы надеялись телегами вывезти крестьянскую одежду. Не вышло!

Василий Федорович так позднее растолковывал все это должинцам: расчет на скорую войну у немцев провалился, вот и охотятся за теплыми вещами — зимовать пришлось. Нашла сила на силу…

Возможно, и некоторые гитлеровцы это понимали. Они меньше пыжились, меньше хохотали, реже драли глотки песнями:

А по радио все гремела медь фанфар, и стоя слушали фашистские вояки хриплый лай своего фюрера: нах Остен! Нах Москау! Нах Петербург!..

Ударили морозцы, снежком запорошило болота. Почернела в белых берегах еще не замерзшая Северка. Но переменчива погода в этих местах — после холодных ветров вновь неожиданно проглянуло солнце, снова все оттаяло; на голых ветвях распелись синицы.

С тоской смотрела Таня на улетающих лебедей. Неожиданное оживление природы не радовало. Неволя! Даже милое название села у въезда намалевано немецкими буквами. А это ненавистное слово «ферботен» — «запрещается»! Оно вопит со всех бумажек, расклеенных на заборах и стенах: «ферботен», «ферботен»… Тошно!

Из дома Васильевых доносился мерный грохот. Подпол был открыт. Таня спрыгнула вниз. В полутьме две фигурки крутили тяжелые жернова.

— Здравствуйте, мальчики! Кого сменить?

— Мы не устали, — ответил Журка, не переставая вертеть жернов.

— На праздничный пирог позовете?

— Какой нынче праздник! Поем и вспоминаем, как раньше было седьмого ноября, — сказал Миша, на ходу сменяя руку.

Высокую-высокую арку возводили когда-то должинские плотники у моста. Школьники привозили из леса ельник, увивали воротца зеленой хвоей, пестрыми флажками. Все любовались аркой, когда проходило под нею сельское шествие. Впереди, конечно, школа со знаменем. За школой — колхоз. Девушки и парни форсят обновами. В одном краю песню кончают, в другом — начинают. Гармонистов целый ряд — почет гармонистам! — частушечники перекликаются, как петухи на заре…

— Я, по правде сказать, думал, к ноябрьским праздникам прогоним немцев, — сказал Миша. — Не придется, видно, праздновать.

— А почему бы и нет! — задорно воскликнула Таня. — Отпразднуем, да еще как! Соберем молодежь, споем и потанцуем. Или, ребята, нам и это «ферботен»?

Утром Миша встал с беспокойной мыслью: удастся ли Танина затея?

В миске дымилась картошка, ржаной пирог лежал прикрытый полотенцем, чтоб не остыл. Только сели за стол, с порога раздался басовитый возглас:

— С праздником!

— И тебя с праздником, Саша!

Немков положил на стол пирожок с яблочной начинкой, вынул из кармана тужурки бутылку, тряпицей перевязанную у горлышка.

— Попробуйте наливочки. Родительница прислала.

Разлили по кружкам, чокнулись:

— За Родину!

— За победу!

— За сыновей, Нина Павловна!..

— И вы уже встали? Сегодня не спится. — В нарядном белом платье с синей каймой по подолу, в накинутом на плечи платке у дверей стояла Таня. Лицо ее освещала особенная, «Танина» улыбка. — Здравствуйте! И всех с праздником! — Она выпростала из-под платка тарелку с ватрушкой.

Нина Павловна шутливо взмолилась:

— О господи! Совсем задарили…

— Мир вам — и я к вам! — поздоровался вошедший Василий Федорович, чисто побритый, одетый по-праздничному. — Пришел порадовать: в столице состоялось торжественное заседание. Павел Афанасьевич передал…

Нина Павловна сложила ладони на груди:

— Как это хорошо! Миша!..

— Что? Моя правда! — крикнул Миша, хотя с ним никто не спорил. — Вот увидите: и парад был!..

Зашла «на минутку» и Мария Михайловна, тоже порадовалась новости. Спаянные одними мыслями, одним делом, одной тайной, они тянулись друг к другу. За чаем обсудили Танино предложение: несмотря ни на какие «ферботен», день Октябрьской революции отметить торжественно.

Сразу же начались хлопоты. Клава — племянница Матроса — пообещала было достать ламповое стекло, но Матросиха наотрез отказалась: «Стеклышко теперь ни за какие денежки не сыщешь…»

А где раздобыть керосин? В немногих избах горели лампы, больше сидели с лучиной. Миша обошел дружков — по пузыречку, по лампадничку набрал половину снарядной гильзы.

Часу в четвертом парни под полами тужурок натаскали полешек.

Теперь спички… Тоже редкость в селе. Хозяйки в золе держали тлеющие угольки. Растапливали печи одним огоньком, от избы к избе осторожно переносили его. Оберегая от ветра, принесли и в сельсовет горящую лучину.

Весело затрещали поленья в печке, отбрасывая блики на вымытый пол.

Татьяна принесла-таки большую лампу, зажгла, подвесила на крючок. Ярко-оранжевый круг заиграл на дощатом потолке. Стало тепло и уютно.

Веселье разгоралось, как разгорается костер, — не сразу. В углу Миша на мандолине и Немков на гитаре играли по заказу девушек; те стояли перед ними в обнимку и пели песню за песней. По шутке, по песне стосковались!

— Ну-ка, Клавочка, частушечку, — подмигнул Саша. Девушка с мальчишескими ухватками озорновато взглянула на подруг, подмигнула:

Музыканты с задором проиграли повтор. Глаза у Миши совсем пропали в щелочках — от счастья, от лукавства.