Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

— О! Клозетт! — подсказал немец.

Миша страдальчески улыбнулся.

Темным коридором солдат вывел его и показал на видневшееся в конце двора неказистое деревянное строеньице:

— Шнель! Унд цурюк…

На улице густели сумерки, сыпал снег.

Миша, убедившись, что остался один, прошмыгнул в калитку.

На краю станции высились запорошенные снегом тюки сена.

Мальчик осмотрелся и заполз в пахнувшее плесенью сено…

Проснулся Миша от грохота буферов, пронзительного скрежета колес о мерзлые рельсы.

Вдоль эшелона двигались две фигуры. Они останавливались у каждой оси. Маленький человек с фонарем постукивал молоточком по колесам, подлезал под платформы. Смазчик!

Миша осторожно пробирался между станционными строениями, нагнал смазчика на окраине станции:

— Дяденька!

Смазчик остановился. Мятая фуражка на кудлатой голове, шея тряпицей обмотана. Короткие руки, короткие ножки — крот!

— Дяденька!.. Скажите, пожалуйста, пойдет ли поезд на Морино?

— Чего шляешься? Ходить разрешается до пяти, а сейчас ночь.

Парнишка понурил голову: смазчик — да не тот! Придется снова лезть в сено, ждать утра.

— Эй, малый! — сердитым шепотом окликнул «крот». — На патруль хочешь нарваться? На станции поймают — суд короткий. Идем!

Смазчик привел Мишу в сторожку, посадил на хромоногую кровать:

— Голоден? — Вышел и скоро вернулся с котелком овсяной каши.

— Что ты, малый, давеча спрашивал? Или я ослышался?

Парнишка с набитым ртом еле выговорил:

— Пойдет ли поезд на Морино?

«Крот» крякнул, почесал за ухом:

— Поезда идут не по расписанию.

— Я — от «Самары».

Смазчик горестно вздохнул:

— О, господи, не нашли кого посурьезнее прислать…

Утром Миша был в Шиловой Горе, сидел в избе, где остановился Немков, и говорил обстоятельно, подражая «кроту». От станции Дно до Болота железнодорожная охрана: посты, патрули с собаками-ищейками. Задержанных у полотна расстреливают на месте.

Взрыв лучше всего делать не на высоком откосе. Ремонтный поезд подойдет, сбросит с полотна поломанные вагоны — и дорога через час опять чиста. А в низинке им долго не разобраться.

Про каталажку Миша умолчал. Удивленно спросил, где же взрывчатка.

— Эх ты! — засмеялся Сашка. — Понятливый парень, а не сообразил, для чего я полено таскаю! — Немков раскрыл обе половинки: в выемке лежали бруски тола.

Потом Немков сказал:

— Ты свое сделал, отправляйся домой.

Сколько Миша ни упрашивал — Немков был непреклонен.

Журка спустился с тяжелой бадьей по шаткой, скользкой лестнице в хлев. Тусклая желтая полоса из приоткрытой двери избы ломалась по ступеням, пропадала у ясель. Ноги мягко ступали по прелому навозу. Буруха ткнулась мордой в Журкино плечо, шумно дохнула.

— Не балуй!

Шершавый язык лизнул руку. Собака прижалась к ногам, заскулила. Журка пошарил в карманах, вытащил сухарь:

— На!.. Взять бы тебя, Егерь, с собой, да лаешь.

Потрескивали в печи дрова. Шипел большой черный чугун с картошкой. Фитиль керосиновой лампы ради экономии был прикручен, но и такой скудный свет в зимнюю темень веселил сердце.

— Все крутит на дворе? — спросил из-за переборки Журов-старик, справившись с кашлем.

— Вьюжит. Да оно так и лучше.

Это ответил Миша. Пришел уже! Он был в подпоясанном ремешком пальтишке, которое было ему узко и коротко, в руках держал шапку из оленьего меха с длинными ушами.

— Немцы злющие и все кричат: «Дрофа, печь!» Чурки колю, а рядом солдат — сосулька сосулькой! Спрашиваю: «Откуда? Аус Старой Руссы? Дальше не пускают. Слабо вам Ленинград взять? Слабо?» Разозлился — словно понимает!

— Дрофа, печь! Дрофа, печь! — пискнули на печи голоса и захихикали. Из-под овчины торчали три головы, уже давно следившие за Мишей.

— Так и глазеют, — зашипел Журка, достал из запечья теплые портянки. — Ничего от них не скроешь.

— Лыжи проверил? Дорога трудная.

— Не привыкать…

Миша подошел к печке:

— В школу ходишь, Леша? Закон божий учишь?

— Учу-у.

— Что сотворил бог на третий день?.. Ну!..

— Деревья, траву, — протянул Лешка.

— Природу. А солнце когда создал?

— Солнце?.. Кажись, на четвертый.

— Как же могли расти травы без солнечного света?

— Ну-у?..

— Вот тебе и «ну»! Бог в первый день создал свет, да? А светила небесные — только на четвертый день. Так? Что ж освещало в первые дни?.. Придешь в школу, скажи, что все это — сплошное вранье. Скажешь?

— Не скажу-у. Лизавет Ванна линейкой бьет.

Журка отрезал ломоть и завернул в тряпицу. Затянулся ремнем, нахлобучил заячью шапку.

— Ну, ничего! Недолго осталось ей вас мучить. Прощайте, орлы запечные! — крикнул Миша.

Метель намела сугробы, залепила избы. В проулках стонал ветер, озоровал над заглохшим селом. Из Лехиной избы доносились пьяные голоса, надрывалась гармошка: урядник угощал полицаев самогоном.

Должино исчезло во мгле. Ни звездочки! Тучи, тучи… Ветер сечет лицо, перехватывает дыхание.

Начались гривские поля. Мальчики спустились с пригорка к замерзшему ручью. Где-то здесь, меж ракит, должна быть баня. Не она ли чернеет? Ребята сошли с лыж, с трудом отворили занесенную снегом дверь низкого сруба. Пахло гарью, дегтем, веником.

— Грейся. — Миша вынул из ранца пачку листовок, запрятал под пальто, вышел.

Вначале было слышно, как похрустывали его валенки: «скрип-скрип-скрип…» И все стихло.

Оставшись один, Журка заскучал. От однообразного посвиста ветра клонило в сон. Парнишка подставил лицо к разбитому оконцу, чтоб ветерок прогнал дрему, но отяжелевшие плечи, голова, спина искали удобной опоры, тогда наступало приятное облегчение, легко, невесомо падал куда-то. Борьба с дремотой утомляла. Кто там в оконце? Провалится за сугробом, вылезет, опять исчезнет Желудок! Никто из должинских так не махал руками при ходьбе.

— Все в порядке. А ты чего выскочил?

— Я-то?.. Да так…

— Теперь во-о-он туда… — В тусклом лунном свете едва-едва виднелись очертания ветряной мельницы.

А снег все валил и валил.

От мельницы ребята свернули влево, пересекли дорогу, пошли окраиной мелколесья.

Миша остановился:

— Сейчас будет рига. Там дожидайся.

— Ты что, бывал здесь?

— Какой был уговор? Ни о чем не спрашивать!

«Строит из себя командира…» Впрочем, долго Журка сердиться не мог.

Показались засыпанные снегом избы.

— Иди за мной… — Миша подхватил лыжи под мышку, оглядываясь, подошел к избе, постучал в ставень три раза. Потом еще повторил.

В сенях их встретил мужчина в тулупе внакидку. Журка ничего не видел в темноте, держался за Мишку, а тот шел, как свой.