Абрам Девяткин - Волхов не замерзает

— Не ждал, не ждал, — одобрительно рокотал басовитый голос хозяина. — Погодища-то! Сеет, веет, крутит, мутит, сверху рвет, снизу метет. Не плутанули через мхи?

— Нет. Шли хорошо.

— Смел, смел, Михаил. Как мамаша?

— Спасибо, здорова.

— Ну, грейтесь.

Хозяин исчез за ситцевым пологом. Миша пошел за ним. О чем-то они там шушукались. Потом, не зажигая лампы, хозяин поставил глиняную миску со щами. Журка подсел к печурке, снял валенки, размотал портянки, стал сушить. То же самое сделал и Миша.

Хозяин подал им по деревянной ложке.

— Хороши гости, вот только угощать больше нечем.

…Портянки и варежки не успели просохнуть, потные рубашки неприятно прилипали к телу. После теплой избы лихорадило. Ветер сразу взял мальчиков в переделку, едва они спустились с крыльца. Лыжи отяжелели, ноги подкашивались, одеревенели руки.

…А под Москвой шло наше наступление. О наступлении говорилось в листовках.

И несли ребята радостную весть о наступлении из села в село.

На всем лежал след скопидомства, унылого уюта, настороженной тишины. Из подпола тянуло затхлостью. Теленок положил морду на поджатые под себя ноги, сыто чмокал губами. За печкой спросонок лениво бормотали куры, словно церковные старухи побирушки. Пушистый жирный кот раскинул лапы, лениво шевелил хвостом.

Учитель Виктор Степанович, склоня голову, прилежно разматывал клубок шерсти. Жена первая заметила посторонних, поджала губы, отложила вязанье.

— Господи! Неужели дверь не заперта?.. — и вышла, недружелюбно оглядев вошедших: она не любила новых людей. Кого привел этот непутевый Сашка?

— Не в пору? — взглянул исподлобья Немков.

Павел снял очки.

Клубок выпал из рук Виктора Степановича, покатился. Жирный кот в сладкой истоме выгнул спину и по-тигриному бросился на клубок.

— Товарищ Васькин! Вот не ожидал!.. Чайку не желаете ли? — Виктор Степанович предчувствовал неприятное объяснение. Пожалел, что ушла жена, что нет тестя Прохора Тимофеевича. Заговорил полушепотом: — Ужасно! Как много отдано Германии! Не представляешь всей беды, пока не посмотришь на карту…

Виктор Степанович то опускал руки на колени, то складывал накрест — дрожат, выдают его. Он боялся немецких репрессий, боялся партизанских угроз. Немцы все знают. Разве неизвестны им его, Виктора Степановича, речи в школе до войны?

— Не знаю, как и жить дальше… Посоветуйте, товарищи: ум раздвоился…

— А вы у совести спросите. Или молчит совесть-то? Покладистая оказалась… — В голосе Васькина нескрываемое презрение. — Живете, как в болоте: куда ни ступишь — зыбко…

«Он и не знает, как он прав, Васькин. Зыбко все. Да, да, зыбко. Только дом — твердыня, крепость: уютно, сытно…» Почему с ним разговаривают таким тоном?

— Мы одиноки, товарищ Васькин. Народ не понимает нас…

— Брось! На народ не плюй, не достанешь…

«Да он, кажется, Витеньке сейчас отвесит», — одобрительно посматривал Саша на Васькина. Однако Васькин сдержал себя:

— Дурное говоришь о людях, чтоб себя выгородить. Испугался?

— Легко вам рассуждать.

— Куда легче!..

Павел как-то сразу устал. Ошибся в человеке — вот и все: не первый и, очевидно, не последний раз в жизни. Вспомнил почему-то спокойный, ясный взгляд Миши с этой его затаенной мальчишеской лукавинкой.

Мерзкий слизняк твердо решил выжить, любой ценой — только выжить, а мальчик, еще ребенок, хочет жить и, если придется, умереть достойно…

— Погодите! Куда же вы? А чайку? — всполошился Виктор Степанович.

Павел вышел, даже не обернулся. За ним, проваливаясь в сугробах, торопился Сашка.

Василий Федорович Еремеев пошел к двоюродному своему братцу Лехе: собрался, мол, дровишек привезти, так не одолжит ли тот жеребца? Губан поломался: «Какой ты мне сродственник! На одном солнце портянки сушили…» Но просьбу уважил и пропуск на лесоучасток подписал. Ему льстило, что пришел Василий. Нужда прижмет, еще и в помощники напросится. Ничего! Нужда пляшет, нужда скачет, нужда песенки поет. Не таких гордых гнет в дугу. Жизнь!..

Часом позже Еремеева из села выехал и Саша Немков. За околицей нагнал пешехода.

— Эй, господин Васькин! Подвезу!..

В подлеске раздавался стук топоров. Немков придержал лошадь. За деревцами показались Василий Федорович и еще двое. Мужчины неторопливо подымили самосадом.

Васькин и Немков пересели в урядниковы сани:

— Как только провернутся крылья на мельнице — подъезжайте…

Вечерело. Косоугольная тень ветрянки лежала на розоватом снегу. Подъехали вплотную.

— Эй, на мельнице! — крикнул Немков. — Примите зерно.

Никто не отозвался. Стали барабанить по двери. Оттуда ответили, что поздно…

— Пустите, любезные! — уговаривал Саша. — Хоть обогреться, что ли! И на вас горяченького-то хватит…

Молчание. Перешептывание. Скрип засова.

Дверь чуть открылась. Монтер просунулся боком, держа впереди себя наган.

По сигналу к заольховской мельнице из подлеска подъехали остальные.

Погрузка шла быстро. Василий Федорович посмеивался: «Знал бы Леха, что на его жеребце муку партизанам вывозим!»

…Леху-урядника срочно вызвали в Волот.

В гестапо перед ним положили фотографию: бывает ли этот человек в селе?

Леха склонил голову набок, поскреб щетину на щеке. Где-то видел, а где, убей бог, не припомнит. В Должинке такой не бывал.

— Это Васькин, — так ему объяснили. — Опасный партизанский руководитель. Он заброшен с отрядом парашютистов из Ленинграда. Диверсанты экипированы, отлично вооружены, снабжены рацией, большим запасом динамита. Имеют разветвленную сеть агентов… За поимку назначено крупное вознаграждение. Ищите Васькина!

Леха задумался: разветвленная сеть агентов, надо же! Где его искать?..

С немецких самолетов сыпались тучи листовок: «гибель Красной Армии», «катастрофа Советов». Давно ли разбили фашистских вояк под Москвой, а они все свое: гибель да катастрофа Советов…

В крещенские вечера должинцы занялись ворожбой. Не только старухи, гадали и девчата. Жгли на противнях комки бумаги, пытались отгадать судьбу.

Выбегали на улицу, расспрашивали прохожих, стучались в избы: «Какая моя судьба?»

Миша возмущался: болото — болото и есть. Совсем суеверными стали. Скоро Христа славить пойдут…

— Не болото тому причиной. — Мать подняла глаза от штопки. — С тоски это. Люди исстрадались, хотят в будущее свое заглянуть.

…Медведь с поводырем Цыганом, Козел, Петух, Дед с предлинной льняной бородой поднимались по дороге, густо обсаженной ивами. В богатом уборе инея ивы стояли, словно мелом нарисованные на школьной доске. Над колокольней висел вороний грай. Остервенело лаяли собаки. Только в Кривицах и можно было услышать лай: здесь, в кривицких дзотах, немцы держали своих догов.