Николай Лохматов - Булатов курган

— Стой, стрелять буду! — предупредил Кондрат.

Страх гнал незнакомца. Позади грохнул выстрел. Под ноги упала отбитая дробью ветка.

Отрожек разделяла запруда. Человек в телогрейке прыгнул, но не рассчитал и свалился в бурлящую воду. Погрузившись с головой, он живо выскочил на берег.

В сапогах хлюпало. Вот уже и пригорок, а там и чаща. Но неожиданно путь ему преградил Петр. Беглец с силой толкнул парня. Ответный удар в плечо опрокинул его на землю. Перевернувшись на живот, он, как ящерица, пополз в ореховые заросли.

— Напрасно стараешься, дядя, — подсмеиваясь, сказал Петр. — Тяжеловат малость. Много лосятины, видать, съел, вот и… — Он схватил беглеца за руку, рывком поднял его на ноги и крикнул:

— Куда его, дядя Кондрат?

— Пока в лесную дачу. Обсушить надо, хотя и не заслуживает…

Они снова спустились в овраг. Пройдя не более четверти километра по топкому дну, свернули в другой отрожек и вскоре вышли на небольшую, обросшую можжевельником поляну. От голых деревьев с набухшими почками, от влажной земли, покрытой прелой листвой, и от хвои в вечернем воздухе стоял густой бодрящий запах. Дышалось легко, а на сердце охотников было тревожно. У молодой, с распущенными сережками березки Кондрат остановился, снял картуз, провел по вспотевшей голове ладонью. Казалось, он забыл о незнакомце.

— Вот и добрались!

Только теперь Петр на поляне увидел избушку. Возле нее валялись поломанные сани, вросшее в землю колесо от телеги, полусгнивший толстый чурбак, на котором, по всей вероятности, затесывали колья, рубили хворост для печки.

Избушка горбилась промшелой соломенной крышей, кособочилось прогнившее крылечко. Окна заколочены горбылями. Тут когда-то жил лесник, но ему надоело одиночество. Отстроил он дом в деревне, а избушку оставил. Летом здесь находили приют косари, а зимой лесорубы и охотники.

Весенняя ночь опускалась на землю медленно и незаметно. В воздухе стояла такая тишина, что слышалось, как в прошлогодней траве возились мыши, а на далеком болоте тревожно пискнул чибис.

«Какая же тут охота? — недоумевал Петр, с досадой поглядывая на незнакомца. — Все дело испортил».

Кондрат у приступка околотил грязь с сапог, толкнул в сенцы разбухшую дверь и вошел в избушку. За ним последовали незнакомец и Петр.

В избе пахло мышами и сыростью. В углу у входа стояла печка. Между ней и простенком были устроены нары. На полу возвышалась приготовленная кем-то горка березовых дров. Тут же лежала нащипанная лучина.

Кондрат, передав Петру свое ружье и патронташ, начал растапливать печку. Сухие дрова вспыхнули.

— Разоблачайся, сушись, не то простынешь еще, — подавая свой полушубок человеку в телогрейке, сказал Кондрат.

Незнакомца била дрожь.

«Здорово трусит», — отметил Петр.

Из сеней Кондрат принес охапку сена, положил на нары.

— Вот тебе, Петруха, постель. Располагайся. Завтра рано вставать.

Взяв с загнетки видавший виды солдатский котелок, Кондрат снова вышел в сени и вскоре вернулся с водой.

— Картошки поедим, чайку попьем. Нам не к спеху.

В печке бушевало пламя. В котелке лопотала вода. За стеной шуршал ветер. Царапала о бревна ветками береза.

— А тетеревов, дядя Кондрат, не проспим? — тревожно спросил Петр.

— Никуда не денутся! Главное, Петруха, спокойствие.

Петр не стал ждать картошки и чаю, улегся на нарах. От печки тянуло теплом. Душисто пахло сеном, и от этого было спокойно и уютно.

Возле печки по-домашнему возился Кондрат, глухо покашливал человек в телогрейке.

— Хвати-ка горяченького чая, так скорее душу согреешь, — предложил Кондрат.

Незнакомец потянулся за кружкой.

— Сала возьми. — Кондрат пододвинул разложенную на полу газету. — Небось проголодался.

— С зари крохи в рот не брал!

Человек в телогрейке взял рюкзак, вытащил банку консервов, колбасу, хлеб.

— Ты это побереги, еще пригодится. Возьми-ка вот горячей картошки. Лучше лекарства прогреет. Зовут-то как?

— Семеном Поярковым. Может, слыхал? — незнакомец заулыбался.

— Не приходилось. А по батюшке?

— Семеновичем.

— Как же ты, Семен Семенович, на лося замахнулся?

Улыбка сползла с лица Пояркова. Маленькие цепкие глазки впились в насупившиеся брови охотника.

— Разве я первый и последний?.. У нас один на прошлой неделе такого свалил. Пудов, знать, на тридцать. Без всякой лицензии.

— Я бы такого стрелка с лосем рядом положил.

Наступила тишина. Осторожно шарил по бревнам ветер. В печке бушевало пламя.

— Живут люди без всякого рассудка, — вздохнул Кондрат. — Зверье всякое уничтожают, лишь бы выгода была. Дичь перевели. Не задумываются: придет время, и стрелять будет нечего. Леса опустеют. А вот ястреба подшибить или волка подкараулить — лень. Куда лучше лося свалить: и мяса почти на год хватит, и шкура — не одни сапоги сошьешь.

— Зря так близко принимаешь к сердцу, — постарался успокоить его Семен Семенович. — Леса и впрямь редеют: то, смотришь, вырубили деревья, а на их месте построили завод, а то новый поселок или санаторий… Ну и лях с ним, с лесом. В Англии вон, кроме двух парков, ни одной рощицы не найдешь, а в Западной Германии и того хуже. И ничего, живут люди.

— Ишь куда хватил!

— Знать надо. Сам Энгельс, когда писал об обнищании пролетариата, авторитетно заявил: леса переведутся. А мы будем жалеть какого-то лося. Живи, дорогой товарищ, пока вмоготу. Ты сегодня не дал мне убить зверюгу, так завтра его ухлопает Гришка Кривой.

— Кто это?

— Кореш один. По соседству живем.

— Ты, Семен Семенович, оказывается, браконьер подкованный… А попадись на тропе твой Гришка, не пожалею жакан — разряжу в спину!

Веки у Петра сомкнулись. Вместо щуплого, кутавшегося в полушубок Пояркова всплыли Надины глаза — прозрачные, глубокие, как омуты у лесных речушек.

Разбудило Петра куриное квохтанье. Спросонок показалось, что он дома, на сеновале. Перевернулся на другой бок, надвинул поглубже шапку. Не помогло. Совсем близко слышалось: «ко-ко, ко-ко-ко». За стеной кто-то протяжно чихнул.

«Мать пришла будить», — подумал Петр. Вставать не хотелось. Дремота сковывала тело.

— Пора, Петруха! Дома поспишь, — говорил с усмешкой Кондрат, теребя за плечо своего напарника.

Парень еще крепче закрыл глаза.

Вдруг кто-то совсем близко захлопал в ладоши, заколотил по голенищам сапог, словно собирался в пляс. Вслед послышалось сердито: «ур-ур-ур-ур!..»

Петр соскочил с пар. В избушке было темно и тихо. У печки, посапывая, крепко спал незнакомец. В углу у двери лежало его разобранное ружье.

Кондрат, сидя на корточках, заглядывал между горбылями в щель.

— Что там? — прошептал Петр.

— Ш-ш-ш-ши! — замахал рукой Кондрат. — Живей сюда. Не грохай сапогами.