Николай Лохматов - Булатов курган

Горбылев шагнул на обочину и пошел в противоположную сторону, не разбирая дороги. Его никто не удерживал, никто не окликнул.

«Специализированные совхозы, — терзался он. — Разве можно было думать, что они так быстро себя покажут. И надо же, в двенадцать раз снизили цену! Вот ерунда и получилась. Пропали сто тысяч. Конец. Но как же быть?.. А если бы машинами?..»

Перед его глазами встали хмурый Земнов, с колючими глазами Нюська. Он шел и шел, и тропа, как и он, задыхалась от зноя и ныли. А мысли бежали наперегонки, возвращались и снова бежали.

«По пятачку за килограмм! Здоров!.. На недельку бы пораньше, может, конфуз такой не случился бы. Ждал, думал, подрастет капуста. Вот и просчитался…»

Ему до подробностей представилась картина там, на капустном поле, когда недоверчивый Ребров просил Терехову подсчитать стоимость каждого килограмма. Он хвастливо заявил, что все равно сто тысяч получит. И тут же все отступили, а перед ним остался лишь один Денис Прохорович, добродушно улыбающийся в бороду. «Чему он радовался? Неужели знал?» И вдруг в ушах его прозвучал голос Земнова: «Худой ты хозяин, полета нет».

Высунувшись из машин, люди с недоумением смотрели на Горбылева, сгорбленного, растерянного. Таким они его видели впервые.

Из города Горбылев вернулся перед вечером. В контору он прошел с опущенной головой, ни с кем не перебросившись словом. В душном, сумрачном помещении стояла мертвая тишина. Терехова остановила на нем вопросительный взгляд. Она точно спрашивала: «Ну как дела-то, Егор Потапович?» Горбылев тяжело опустился на стул.

— Плохо? — Татьяна Васильевна не проговорила, а скорее прошептала, словно опасаясь, как бы не услышали ее вопроса.

— Ерунда получилась! По пятачку за килограмм свалил. И то едва уговорил.

В конторе снова стало тихо. Только в палисаднике на ветвях акации возились воробьи. С улицы доносился приглушенный людской говор. В открытую дверь бесшумно вошел Денис Прохорович. Горбылев окинул его тяжелым взглядом, точно хотел спросить: «Зачем пришел?..»

— Слыхал… — присаживаясь на табуретку, проговорил Цыплаков. — Шила в мешке не утаишь. Как ни сунь, все колется.

— Ты зубы не заговаривай, посоветуй лучше, как выкрутиться. Людям обещал аванс, двор построить, а получилась ерунда на постном масле. В глаза не могу смотреть.

По лицу старика промелькнула едва уловимая улыбка.

«Доволен, вот подлец!» — вскипел Горбылев, но удержался.

— Мясо на рынке не приценялся? — спросил Цыплаков.

— Дорогое, не укупишь. По три рубля за килограмм дерут, — не понял намека Горбылев.

Глаза Цыплакова молодо заблестели.

— Выход сам в руки идет, только сумей взять.

— Ты что имеешь в виду?

— Стадо не обедняет, если пять-шесть коров под нож пустишь да на базар. Не хватит этого, масло бей…

Стекла окон уже потускнели, а они все говорили. Успокоенный Горбылев шутил, втягивал в разговор Терехову, спрашивал ее мнение. Наконец пришли к выводу: сегодня Тихон и Бадейкин освежуют пару коров, а завтра с утра на рынок.

Привязав коров, Жбанова остановилась у калитки. Внимание ее привлек разговор. К скотному двору шли Бадейкин, Тихон и Горбылев. Они о чем-то оживленно говорили. Встречный ветерок относил их слова.

В руках Бадейкина и Цыплакова Жбанова увидела веревки.

— За коровами пришли, — опустив на землю топор, сказал Горбылев. — Завтра поедут на базар с мясом.

Жбанова точно одеревенела. Худая, с приподнятой головой, она стояла в калитке, загородив проход. Казалось, ей нужно сделать огромное усилие, чтобы понять такие простые и ясные слова председателя. Наконец они дошли до ее сознания. Она шагнула к нему, твердо сказала:

— Не выйдет!

— Ерунда какая! — Горбылев сузил глаза, будто высматривал что-то очень важное в ее лице. — Иди, не валяй дурака!

— Скот убивать не дам. Коров только раздоили, а вы под нож. Не выйдет…

— Пойми, колхозу нужны деньги, — пытался урезонить ее Горбылев. — К тому же план по поголовью перевыполнен, сама знаешь.

— Не уговаривай, не девушка, чай.

У Егора Потаповича пересохло во рту. «Вот распустились! На глазах у людей подрывает авторитет…»

— Зря торгуешься. Иди отвязывай, а то поздно! — приказал он.

Бадейкин и Тихон в ожидании, чем кончится разговор, сердито поглядывали то на председателя, то на заведующую фермой.

— Что стоишь? Не то сам отвяжу! — И он шагнул к калитке.

— Не дам ни одной животинки, не дам!.. Разве только через труп мой… — Голос ее срывался.

Горбылев кипел: «Что за ерунда, хозяина колхоза во двор не пускают!»

— А ну-ка посторонись… Не ради шутки пришел!.. — крикнул он.

Она стояла перед ним, высокая, сильная. В чуть подавшейся вперед фигуре чувствовалось сознание ее собственной правоты. Егор Потапович понял: она настоит на своем.

Он повернулся к Бадейкину и Тихону, развел руками, сказал совсем тихо:

— Ерунда получается. Не драться же с ней.

Жбанова, полная решимости, напряженно следила за каждым из них, точно ожидая внезапного нападения.

— Уходи, тебя честью просят! — рванулся к калитке Бадейкин.

— Помолчал бы, какой нашелся честный! — огрызнулась она.

— Э-э-э, еще разговаривает! — взвизгнул Тихон. И толкнул ее так, что она едва устояла на ногах. Воспользовавшись моментом, они оба нырнули в темноту двора, бросились к привязям.

Горбылев, чтобы не быть свидетелем неприятной сцены, зашагал к деревне.

Почуяв посторонних, в углу зло забубнил бык Монах. Его опущенная вниз лобастая голова повернулась к выходу. Казалось, он готов был в любую минуту поднять на рога пришельцев.

Жбанова бросилась к быку. Загремела цепь. Разъяренное животное, тяжело сопя, передними ногами ударило о пол, разбросав по сторонам навоз.

— Отвязывает, сука! — в испуге по-бабьи вскрикнул Бадейкин.

— Да пропади она трижды, анафема! — еле слышно пролепетал Тихон и шарахнулся к калитке.

Бык рявкнул. Замычали поднявшиеся коровы.

Бадейкин зацепился носком ботинка за высокий порог, плашмя рухнул на землю. На него наскочил Тихон. Обессилев от страха, они, как черви, поползли со двора.

Когда Жбанова вышла на улицу, их уже не было. Только в сумерках слышался топот бегущих ног.

Вороной четко выстукивал копытами по накатанному проселку. Его никто не понукал, когда он приостанавливал шаг, никто и не сдерживал, если вдруг с пригорка пускался вскачь. Тряслась, подпрыгивала на колдобинах двуколка. От нее вокруг растекался тот приятный смачный перебор звуков, который обычно издают хорошо смазанные железные хода.

Бесконечны полевые дороги. Каждый день обмеривал их быстрыми ногами Вороной. После бюро Горбылев был необычно молчалив. На поклоны встречных не отвечал, будто не замечал их. В контору его не тянуло. Ему хотелось уйти подальше от людей, остаться одному. В ушах все еще звучал голос Алешина: «Не верю, чтобы народ тебя не раскусил. Осень им покажет, на что ты способен».