Шираб-Сэнгэ Бадлуев - Счастья тебе, Сыдылма!

Далеко за полночь привиделся Дамдину сон:

«Я пришла к тебе последний раз. Проститься пришла, завтра улетаю».

«Как же ты полетишь, Дарима? У тебя и крыльев нет».

«Это секрет. Никому нельзя говорить об этом».

Она тихо подошла к нему и зашептала в самое ухо:

«Ты самый надежный человек на земле. И только тебе открою эту тайну. Никому не говори об этом. Даже если самая красивая земная красавица станет твоей женой, и то не говори ей. Тебе можно верить? Скажи, можно?»

«Можно, Дарима, можно».

«Ровно в полночь, минута в минуту, секунда в секунду, миллионы женщин земли улетят далеко-далеко, на другую планету. Туда улетели уже миллионы мужчин, и там они будут строить счастливую жизнь. Понимаешь? Я буду совсем в другом мире, среди других людей. Я напишу тебе письмо. Оно придет на землю, обязательно придет. Но ты не получишь его. Пройдут сотни лет, и только твои потомки, дальние твои потомки, прапраправнуки, не знаю уж какого поколения, получат его».

Дарима улыбалась.

«Возьми меня с собой».

«Нет, не могу. Ты останешься здесь. Ты должен вырастить наших детей. Не жди меня, я на другой планете буду строить счастье детям. А вы на земле поставите нам большой памятник из лучшего гранита. Слышишь, я говорю тебе: не жди меня! Забудь меня! Ты найдешь себе красивую жену, женщину щедрой и доброй души! Прощай, мой Дамдин, прощай! И будь счастлив!»

Звонкий голос Даримы звучал странно и таинственно, а она сама вдруг стала подниматься в воздух. Дамдин еще тянулся к ней, но руки не слушались, не успевали. И вдруг ослепительные, огненные струн полились с неба, и песня множества женщин обрушилась с высоты, и напев ее долго плавал в воздухе. Звезды засияли призывно и весело, освещая путь улетающему кораблю. Потом наступила тишина, и мрак снова окутал землю.

Дамдин проснулся. В комнате темным-темно, и нет ни пламени, ни песни, ни звезд, ни Даримы. Подушка была влажной от пота, горели ноги и сильно ныла рана на руке. Долго лежал, обдумывая сон, но так и не понял его. И снова мысли кружились в голове, и он не мог разобраться в них.

Рано утром, чуть забрезжил свет в щелях ставен, послышался стук. Его Дамдин услышал еще сквозь сон, но не обратил на него внимания. Плотник за день столько разных стуков наслушается, что привыкает к ним. «Тук! Тук-тук!» Да, стучат. Но ему все казалось, что это приснилось. Еще сильнее затараторили в ставни. «Ветер, что ли? Или человек просится в дом?» Дамдин поднял голову, прислушался.

«Да, человек. Но кто бы это мог, в такую рань? Видно, по делу пришел». Дамдин поднялся с постели, быстро оделся, пошел открывать. Человек, кажется, услышал его шаги, перешел от окна к двери.

— Кто?

— Я. Замерзла.

Он обрадовался, услышав дрожащий голос Сыдылмы, откинул крючок, ощупью зажег свет.

— Откуда? Каким ветром?

— Из дому. Вернее, у зятя была. Днем времени не будет увидеться. Свадьба завтра.

— Что ж, на свадьбу пригласить пришла среди ночи?

— Дамдин, Дамдин! Беспокойно мне. Места себе не нахожу.

— И нам без тебя плохо, очень плохо. Дети целый день тебя ждали, вспоминали. И я тоже…

— И я… Я только детей поцелую, завтра не увижу их.

Сыдылма прошла в детскую комнатушку, зажгла свет.

«Моя Сыдылма, моя, моя», — лепетала обычно самая маленькая и не отпускала из рук ее подол. Сейчас она спит спокойно, что ей до того, что творится в этих четырех стенах. За один только месяц она заметно поправилась, щечки пополнели. «И с ней расстаться?» Сыдылма опустилась на колени перед деревянной кроваткой, переделанной из качалки, тихо поцеловала головку, щечки, ручонки девочки. «Ты простишь меня, простишь?» — тихо шептала она.

«Средненький, сынок мой! Вырастешь умницей, смышленым и лукавым. Головка у него хорошо работает. Учиться хорошо будешь, на четверки, а может, и на одни пятерки. Ты уже понял, что мама никогда не придет, поэтому и ко мне относишься, как к матери. И никто тебе этого не подсказывал. Ты мал, очень мал, когда еще станешь взрослым, самостоятельным человеком… Не скоро, не скоро. Ты больше всех, наверно, обидишься, что ушла я от вас. Личико замурзанное. Неужели плакал? Не сердись на меня. Так уж жизнь моя сложилась…»

Она поцеловала Данзана, и сердце заболело.

«А Баатар — этот уже настоящий мужчина. Перед сном, наверное, думал о чем-то. Руки под головой, нога на ногу закинута. Как бы не проснулся, — шагнула к нему Сыдылма. — Самый несчастный из них, понимает, что мама умерла. И душа его отравлена горем. Иногда забросит игры и долго сидит в укромном местечке, ест плохо. Не может маму свою забыть. Кто может заменить ласковую мать? Никто никогда не заменит. Как же быть тебе? Не знаю, не знаю…»

И ресницы Сыдылмы не удержали тяжести слез.

Вконец расстроенная, вышла она из комнаты детей, подошла к онемевшему Дамдину, крепко поцеловала его в губы. И всхлипнула. А он, потрясенный неожиданной нежностью, положил ей руки на плечи и спросил растерянно:

— Что случилось, Сыдылма? Что с тобой?

А что случилось? Глупые мужчины!

— Прости, Дамдин, прости. Слов не хватило.

И столько смысла было в этих ее простодушных словах, что только столб мог не понять их, а Дамдин и стоял, как столб. Она снова припала к этому человеку и спрятала лицо у него на груди. А он стоял и слушал, как она тихо всхлипывает. Тихо и долго. И тогда Дамдин поискал в своей голове какие-нибудь приличные случаю слова, и среди многих наиболее уместными показались ему эти:

— Почему плачешь, Сыдылма? Не надо, прошу тебя.

— Жалко мне тебя. Вас жалко. Детей не могу забыть. За месяц привыкла к вам, насмотрелась. За муки твои, за горе люблю тебя. Не веришь?

— Почему же не верить? Верю. Прости ты меня.

— Ты не должен думать о такой некрасивой женщине, как я. Я это хорошо понимаю. Но что поделаешь? Люблю тебя. Влюбилась в сорок лет. На кого же мне обижаться, если судьба моя такая? На кого? На кого?

Казалось, силы оставили ее, и тело стало безвольным и послушным.

«А если бы сейчас увидела меня Дарима, — промелькнуло в сознании Дамдина, но, наконец, проснувшаяся в нем мужская сила подавила эту лицемерную мысль и подсказала: — Она благословила бы нашу любовь!»

Дамдин неловко поднял на руки обессилевшую женщину и прильнул к ее губам. Ласковый аромат ее губ, непобедимый аромат жизни заглушил последние проблески робости…

…Солнце поднялось над землею. Колхозное село видно до самого края.

— На свадьбу приглашаю. Приходи, Дамдин, приходи, — звонко засмеялась Сыдылма, спрыгнула с высокого крыльца, словно девчонка лет семнадцати, и проскользнула в узкую калитку.

Ночью над Байкалом свирепствовал буран, толстый, ледяной покров лопнул, образовалась трещина, из которой валил пар.

К утру потеплело, густо пошел снег, повисая на деревьях рыхлыми хлопьями. Но пополудни мороз начал крепчать, и к вечеру снег тоскливо застонал под ногами.