Валентин Крючков - На крутом переломе

Никаноров-старший прокашлялся, погладил себя по груди, расправил бороду, потом, не торопясь с ответом, начал:

— Особенно рассказывать нечего. Как жили, так и живем. Мать, она ничего, она работает. Корову да пяток овец держим. Ну, кур еще, поросенка. Дел по хозяйству полно. Вот она и не отходит от печки. С утра до вечера на ногах. Знамо, что устает, чай, не молодая. И на ноги жалуется — немеют, шибко мерзнуть стала. А в остальном, как была, так и осталась — она сидеть не любит. О вас соскучилась. Как чуть, ворчать начинает, дескать, забыли нас. Со счету сбилась, который год не был. Но я так понимаю: твоя новая работа и впрямь к путешествиям не располагает.

Никаноров-старший в шерстяных носках походил по комнате, потер грудь, плечи, потом спросил:

— Борис пишет?

— Редко.

— Нам тоже. Боюсь я за него.

— Это почему?

— Раз в Афган попал, добра ждать нечего. У нас в соседних селах цинковые гробы оттуда появились.

— Не будем об этом, дед? — Вадим с упреком посмотрел на него.

— Не будем, так не будем. А как вообще вы тут, в городе, поживаете?

— Да хорошо.

— А чего нас забыли? Никому не нужны стали. А мы с матерью, видно, себе на похороны хозяйство множим? Зачем? Кому это нужно?

Никаноров-младший задумался. Ему стало жарко, и он чувствовал, как загорелись щеки, уши. «Ведь и в самом деле давно у них не был». Он вспомнил, как пять лет назад, вернувшись из отпуска пораньше, вывел машину из гаража и съездил на несколько дней на свою малую родину. Он тогда очень удивился: все ему показалось не столь изменившимся, а совсем незнакомым — не узнавал родных мест. И с горечью подумал: отвык. Лекарство тут одно. Надо бывать почаще. Слово тогда дал себе, но, к сожалению, не все получилось, чтоб сдержать его. Причины всегда находятся. А родное село ему нравилось. Оно раскинулось от опушки леса, под гору, к реке. И если смотреть сверху, то напоминало сапог. Их дом стоял высоко на берегу и утопал в зелени: сады — гордость села. И друга, Ивана Коляскина, вспомнил. С ним, в далекой юности, в хорошие летние дни, спустившись с бугра вниз, поймой бежали к реке купаться. Частенько ловили рыбу: иногда бреднем, а больше «ныреткой», положив в нее для приманки куски хлеба, картошки, потом бросали «ныретку», когда никого на реке не было, и в потаенном месте, обычно к вечеру, а утром, на зорьке, вынимали, и всегда был улов.

Та поездка оказалась памятной. Когда машина остановилась возле амбара Никаноровых, — в котором раньше хранилось семейное добро, моментально собрался народ. Охотно делились новостью: «У Никаноровых доцент приехал», — и всем хотелось поглядеть на «ученого». В слове «доцент» ударение делали на первом слоге: до́цент.

Отец, еще крепкий, подпоясанный широким, с военных лет, ремнем, в теплой нательной рубашке, обтесывал бревна. Увидев сына, выпрямился, с силой воткнул топор в комель и, отряхиваясь от налипшей мелкой стружки, пошел навстречу, крепко пожал руку, потом закурил и принялся суетливо пояснять, чем занимается.

На шум выбежала мать. Как всегда аккуратно причесанная: седые волосы уложены в пучок и повязаны платком, в старенькой юбке, в теплой кофте и выцветшем от времени и частой стирки фартуке. Увидев сына — загорелого, ухоженного и смущенно улыбающегося, — она всплеснула руками, сняла фартук, бросила его на светлые, отесанные бревна, вынула из кармана чистую тряпку и провела ей по лицу, вытерла руки и обняла сына, поцеловала, потом прижалась ненадолго к груди и, боясь, что он пропахнет ее деревенским духом, отпустила, приговаривая: «Спасибо, сынок, что приехал. Уж не чаяла и увидеть. Совсем, думала, позабыл. Ан нет!» И в это время кольнуло сердце Никонорова — он с болью заметил, как вся уменьшилась, ссохлась мать, и четко ощутил, что от нее пахло сединой и сухой старостью. «Давно это было, — подумал Никаноров. — А теперь она, наверное, совсем старенькая? Как подниму завод, обязательно навещу. Почему у нас всякий раз, когда дело касается матери, не хватает времени? На все другое, хоть с трудом, но выкраиваем, а для человека, давшего жизнь тебе, не находим времени? Пожалуй, потому, что она все поймет, простит и будет снова ждать, пока не дождется. Только матери умеют долго ждать. О чем же спрашивал отец? Ах да, о новой работе. О ее трудностях». И вслух сказал:

— Конечно, отец, ты прав: новая работа к путешествиям не располагает.

— А зачем машину купил?

— Я на ней на работу езжу.

— Сам? — удивился отец.

— Сам и везде, куда потребуется.

— А как же казенная?

— Я от нее отказался.

— А шофера куда?

— В автотранспортный. На грузовую устроил. Заработок на ней побольше.

— Что-то не пойму я тебя. Зачем свою бить, когда казенная под рукой.

— Экономить надо.

— Чего на шофере сэкономишь?

— Не скажи. У нас в области более шести тысяч служебных машин. Да специальных не меньше. Вот и посчитай, во сколько их содержание обходится государству. Тридцать пять миллионов рублей. Это только по области. А по стране — миллиарды. Такие-то дела. А ты говоришь — зачем. Скотины, отец, многовато держите. А сеном-то как запаслись? Ведь сено в деревне — всегда проблема. Разве не так?

— Так, но мы запаслись. Колхоз, слава богу, теперь здорово помогает. Прозимуем.

— Вообще в последние годы колхознику идут навстречу. И за шефство стали спрашивать по-настоящему. Наш завод в своем подшефном хозяйстве строит шесть домиков, дорогу, сенохранилище. И спрашивают за это строго. Как чуть — на штаб по строительству приглашают. А штаб ведет сам председатель облисполкома. Скажи, отец, откровенно, у вас на селе видны перемены?

— Я скажу, мне тебя бояться нечего. В последние годы у нас построили около десятка домиков. Дорогу к центру. Водопровод протянули. В любое время водой запастись можно. Колонка рядом с домом. Сена, соломы теперь выделяют. Жить стало легче. А по мне эти меры надо бы пораньше. Ведь сколько вреда сельскому мужику наделали. Чего только не придумывали, чтоб отчуждить нас от земли. А кто от этого пострадал? Обчество. Многие ныне, и впрямь, отошли от крестьянского труда. Ни коров, ни овец, ни свиней, вообще никакой живности держать не хотят. А почему? Потому что намыкались столько, что теперь веру в землю, в крестьянскую силу потеряли. Отпугнули мы людей от земли. Вот и пожинаем урожай. По себе помню. Накосил за ключищинским оврагом. Меж кустов, в ложбинках, выбоинах, на спадах. Ходил ни свет ни заря. Скосить-то скосил, а как взять? В открытую — упаси Бог! Посадят в два счета. А скотину кормить надо. В ней сила колхозника, его жизнь. Думал, думал и надумал. Не лишаться же такого добра. А шофера, соседа нашего, Коляскина помнишь? Ну вот, я его, да еще племянника своего, ты его не помнишь, и попросил. Не за так. Литруху купил. Да закуски, да еще красненькую шоферу-то кинул. И дело сладили. Ночью. А сеновал у нас, сам знаешь, большой. Никакого следа, что сенцо было у дома. Я рано встаю. Еще засветло все до травинки смел. Вот так, дорогой. Ежель бы ранее все меры принять, то жили бы мы и ели сегодня лучше.