Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Может быть, — согласился Юрин.

— Ну-с, а теперь приступим. — склонился над ним доктор. — Откройте рот. Та-ак… Терпите, терпите… Так… Сплюньте сюда. Откройте рот. Так… Кое-кто считает, что наша специальность очень уж доходная. Мерещутся груды золота… Спокойно, больной… А я его вижу реже, чем мусорщик, который роется на свалке в поисках чего-нибудь стоящего. И не люблю. Сплюньте.

Юрин сплюнул кровавую слюну в тазик, с облегчением откинулся на спинку кресла.

— Все? — спросил он.

— Самую малость, — ответил доктор, закладывая в дупло ватку. — А у вас хорошие нервы. Иные вопят так, что хоть святых выноси. Лечился у меня Эмиров из гепеу, не знакомы? Уж куда железный человек, а как потянул я у него коренной, — чуть не заплакал, честное слово. Хотя, конечно, и работенка там у них, не дай боже. Нервная. Ну-с, молодой человек, все. Два часа ничего не есть, не пить. А в понедельник прошу опять ко мне.

— Еще раз? — недовольно спросил Юрин.

— А как же? Не могу же я бросить пациента на произвол судьбы! А сейчас прошу простить небольшую формальность. Обычно это делают до лечения. Но у меня иной принцип: сначала окажи больному помощь, а потом спрашивай его фамилию. Итак, фамилия, имя, отчество, место жительства и работы…

Юрин отвечал терпеливо. Когда он назвал должность, у доктора брови поползли на лоб.

— Боже мой, — сказал он, искренне раскаиваясь, — а я при вас говорил про Эмирова! Но вы, надеюсь, не передадите ему?

— Нет, конечно, — успокоил его Юрин. — Ведь это он рекомендовал мне вас. Я могу идти?

— Всего хорошего. В понедельник явитесь обязательно.

Юрии поклонился и вышел.

Странный человек, этот Капитоныч, думал он, болтливый, как женщина.

Почти три недели провел он в песках и, подъезжая к дому, с наслаждением думал об отдыхе, о нежных руках молодой жены, которые обовьют его шею…

Халтач встретила его раздраженно.

— Приехал… Шляешься нивесть где, а твои батраки делают тут, что хотят.

Ниязкули, ничего не понимая, остановился в дверях. По лицу жены он понял, что произошло что-то неприятное, и спросил:

— Ты мне загадки не загадывай, говори толком.

Халтач замахала руками.

— Да у меня язык не поворачивается сказать такое! Этот бродяга Керим, у которого ни кола, ни двора, совсем распоясался, будто и управы на него нет.

— Керим? Что он наделал?

Халтач была одного роста с мужем и смотрела на него открыто и гневно.

— Что наделал… Честной женщине стыдно об этом говорить. С помощью жены этого грязного чолука Чары он пытался совратить нашу красавицу Зибу. Я сама видела, как проклятая Айсолтан заманила ее к себе в дом, а там уже поджидал Керим.

Ниязкули шагнул к ней, сжимая кулаки.

— Что-о?

— Видит аллах, говорю правду! — застонала Халтач, хватаясь за голову. — Ни отца, ни мать не пощадили, нечестивцы!

Ниязкули в волнении стал ходить по юрте.

— Ах, мерзавцы! Ах, подлецы! — бормотал он, брызгая слюной.

Увидев, что муж поверил, Халтач еще подлила масла в огонь.

— И ты думаешь это все?

Он остановился и посмотрел на нее с тревожным ожиданием.

Халтач села, как будто ноги ее не держали, вытерла краем платка глаза и вдруг на самом деле заплакала, — может быть, от страха перед мужем.

— Ну? — подстегнул ее Ниязкули.

— Этот подлец… этот похотливый пес, — сквозь слезы проговорила Халтач, — он и со мной пытался…

Ниязкули остолбенел от страшной догадки и не мог вымолвить ни слова.

— Я замачивала кошмы, он помогал, потом, как положено, я угостила его после работы. А он увидел, что я одна, и бросился, схватил своими ручищами… Я упала. Вот, пощупай, какую шишку набила на голове… Он был совсем, как бешеный… Хорошо, палка подвернулась мне под руку, и я огрела его как следует. Чуть не опозорил меня, сын шелудивого ишака!

— Замолчи! — Ниязкули заскрипел зубами и снова в бешенстве стал метаться по юрте, как загнанный волк. Потом крикнул, подняв тяжелые кулаки:

— Смерть! Я убью его!

Халтач в испуге прижалась к стене, прикрыв локтем лицо, — только влажные глаза блестели в полумраке.

— Отец знает? — спросил Ниязкули. — Ты говорила ему?

— Как можно? — заплакала Халтач. — Разве повернулся бы у меня язык?.. Сказать такое людям…

Ниязкули стремительно вышел. Затаив дыхание, Халтач прислушивалась к удаляющимся шагам.

Атанияз полулежал на подушках и пил чай. Увидев бледное лицо сына, он сразу почуял неладное и сел, отставив пиалу.

— Что случилось? Говори, — поспешно спросил он.

Ниязкули сел напротив и, задыхаясь, рассказал новость.

— Вы сидите тут, чай пьете, а наших жен и сестер!.. — крикнул он в лицо отцу.

Огульхан так и села возле печки, раскрыв рот.

— О, милостивый аллах, — запричитала она. — за что позор на мою седую голову?..

Она оттянула платье на груди и поплевала за пазуху, приговаривая:

— Чурек принесу я в дар всевышнему, лишь бы все уладилось… Тьфу, тьфу! Избави нас, боже, от срама!

У Атанияза тряслась борода, глаза расширились, налились кровью.

А Ниязкули все кричал:

— Этот паскудник напакостил и преспокойно уехал, а мы должны терпеть? Нам теперь нельзя в поселке показаться!

Раскачиваясь из стороны в сторону, Огульхан бормотала:

— Вах, мне сразу не понравились его глаза! Словно чувствовала, что натворит что-нибудь, так и вышло. А эта потаскуха Айсолтан… Она, она во всем виновата, сводница проклятущая!.. Осрамила перед всеми!

— Тихо! — вдруг приказал Атанияз. — Дайте собраться с мыслями.

Ниязкули заскрежетал зубами:

— С мыслями… Надо действовать — думать тут нечего. Пустить им кровь! Пусть лучше не будет у меня сестры, чем терпеть такой позор!

— Замолчи, — негромко, не веско сказал отец. — Весь поселок слышит твой крик. Ты не женщина.

Тихо стало в кибитке, как на кладбище.

Огульхан ждала, желая только одного: чтобы не узнали в поселке, не пошли пересуды, а то и носа из дома показать нельзя будет. А уж если на то пойдет, то пусть прольется кровь, лишь бы оградить честь любимой дочери.

Но она молчала — решить должен был муж.

А он сидел с каменным лицом, не видя ничего перед собой. Думал.

Разве мало бед свалилось на его старые плечи? Так нет — еще и эта. Будь неладен этот Керим! Такой тихий с виду, а поди, осмелился надругаться над честным именем байской дочери, приставал к замужней женщине… Что делать теперь? Как уйти от позора? Надо и честь семьи сохранить, и виновных наказать, и не преступить закон — с нынешней властью шутки плохи…

Его мысли прервал Ниязкули.

— Я не могу ждать, отец! — дрожа, как в лихорадке, выкрикнул он. — Почему ты не скажешь — убей его, почему медлишь? Как жить, не сняв позора кровью?