Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Послушай, что говорят старшие, — ответил Атанияз, — а потом приступай к делу.

Ниязкули вскочил.

— Нет, я сначала прикончу этого кобеля, потом буду слушать старших!

И он пошел к выходу.

— Ниязкули! — срывающимся голосом позвал отец. — Вернись, Ниязкули!

Но за ним уже опустилась кошма.

Атанияз догнал сына на улице, крепко взял за руку, сказал глухо:

— Не делай глупостей, не горячись. Слышишь? Не иди против воли отца.

И тут он увидел, что вокруг собрались мужчины и женщины всего ряда, смотрели на них испуганно и выжидательно. Конечно же, они слышали крики Ниязкули и все поняли.

Откуда-то появилась бледная Зиба, метнулась к отцу.

— Не верь им, папа! — с рыданиями в голосе, заглядывая в жестокие его глаза, проговорила она. — Ничего такого не было! Керим ни в чем не виноват, мы просто поговорили… о поездке на пастбища.

Она вдруг сникла, с ужасом поняв, что ничего теперь доказать уже нельзя, что отец и не слушает ее вовсе.

Атанияз отстранил ее брезгливо, процедив сквозь зубы:

— Отстань, не подходи ко мне.

И сразу же к ним подскочила Халтач.

— Ах ты, бесстыдница! — затараторила она, придерживая рукой яшмак. — Еще смеешь говорить, что ничего не было! Сама же мне рассказывала! Когда он тебя позвал, почему ты не ударила его камнем по голове, почему пошла? Водишь шашни с каким-то бездомным бродягой, позоришь отца своего! У-у, бессовестная!

Зиба чуть не потеряла сознание, женщины подхватили ее, увели.

Огульхан поразила наглость невестки, и она вступилась за дочь:

— Попридержи язык, балаболка! Кого угодно готова грязью облить. Ишь, напала на бедную девочку!

Но Халтач не так-то легко было остановить. Она, хоть и отошла немного, но продолжала возмущаться:

— И вы хороши, свекровь, потакаете девчонке. Может, вы и этого проходимца Керима будете защищать? Надо перерезать ему поганую глотку! Если мужчины боятся — приведите, я сама всажу ему нож!

— Смерть ему, опозорившему нас! — подхватил Ниязкули.

Он смотрел вокруг налившимися кровью глазами, набычив шею, готовый хоть сейчас кинуться на обидчика и разорвать его в клочья.

Обеспокоенный Атанияз стал уже поглядывать по сторонам, отыскивая парней покрепче, чтобы унять разбушевавшегося сына, да и сноху заодно.

— Успокойся, — сказал он. — Под горячую руку можно много бед натворить.

Ниязкули резко повернулся к нему.

— Я уважаю твои седины, отец. Но сейчас не становись на моей дороге. Этот парень не будет ходить по земле, разрешишь ты или нет!

И он пошел к коновязи.

— Цыц! — наливаясь кровью, закричал Атанияз. — Я здесь старший!

Никто никогда еще не слышал такого крика, и все оцепенели, ожидая бог знает чего — убийства, землетрясения, грома средь ясного неба…

Атанияз бегом кинулся в юрту и выскочил с двухстволкой. Он переломил ружье и дрожащей рукой вогнал патроны в оба ствола.

— Я убью тебя, если ослушаешься! — крикнул он сыну. — Еще один шаг — и он будет последним в твоей жизни, слышишь?

Ниязкули замер, широко расставив ноги. Руки его висели, как плеть. Он знал, что с отцом шутить нельзя. Но все стоял и смотрел в его мутные от гнева глаза, и люди, затаив дыхание, смотрели на них, ожидая развязки. Одна из женщин не выдержала и заголосила, как по покойнику.

Огульхан бросилась к мужу, повисла на его руке, но он стряхнул ее легко, как котенка, не отводя ружья от сына.

Среди мужчин прошел ропот.

— Ниязкули, — крикнул кто-то, — слово яшули — закон для всех нас, не своевольничай!

Опустив голову, вдруг обессилев, Ниязкули побрел к своей юрте.

— Расходитесь и вы, — обратился Атанияз к собравшимся, опуская ружье. — И пусть то, что произошло, останется здесь, между нами.

Спустя полчаса он послал за старшим сыном и снохой.

Они вошли, притихшие, как побитые псы, Халтач виновато опустила глаза, прикрыла низ лица яшмаком.

Атанияз жадно курил чилим [25] Чилим — курительный прибор, в котором дым проходит сквозь воду. , вода булькала непрерывно, и дым не успевал рассеиваться, висел вокруг сизыми клочьями.

Курево малость успокоило старика. Он покосился на мрачного Ниязкули, проговорил примирительно:

— Ну, покипятились, и хватит. Курица солому разбрасывает — только себя позорит. Незачем выставлять себя на посмешище. Можно в своем кругу все обсудить и решить.

Он подождал, что скажет сын, но тот угрюмо молчал.

— Разве я на старости лет совсем выжил из ума, что дети уже не хотят меня выслушать?.. Испокон веков туркмены почитали старших, и вам не к лицу отступать от древнего обычая. Я многое повидал за долгую жизнь и имею понятие о чести, так что не пренебрегайте моим советом. Чего вы устроили шум как на тое? "Убью, убью", — передразнил он сына. — А попробуй тронь Керима — что будет? Власти враз сцапают и упрячут в тюрьму. Не те теперь времена, когда можно было расправиться с батраком. Это понимать надо. И ничего с вами не случится, пока вы будете слушаться меня. А обидчику мы отомстим, дайте срок.

Ниязкули вопросительно посмотрел на отца, но спросить не решился.

— Да, он заплатит своей ишачьей кровью за наш позор, — все так же тихо и спокойно сказал отец. — Я не успокоюсь, пока не попробую шашлыка из мяса Керима, не будь я Атанияз-бай.

— Позволь мне пустить ему кровь, отец! — снова распалился Ниязкули.

— Успокойся, — осадил его старик, — это сделает другой.

— Но…

— Слушайте внимательно, — понизил голос Атанияз. Надо все повернуть иначе. Айсолтан и Керим, Понимаете?

У Халтач загорелись глаза, она нерпой догадалась, куда клонит свекор.

— Нужно пустить слух, что Айсолтан спуталась с Керимом, — обращаясь уже к ней одной, продолжал Атанияз. — Когда этот слух превратится в сухую траву, он вспыхнет огромным костром, и котором сгорит нечестивец. Чары убьет его.

— А если Керим его в схватке одолеет? — усомнился Ниязкули.

— Это неважно, — ответил отец. — Чары ли его убьет, он ли Чары — какая разница? Одни будет лежать в земле, а другой не сможет остаться на этой стороне и уйдет с нами. Перегоним скот, а там… Там другие законы.

Ниязкули засмеялся, и был зловещ его смех. Огульхап вздрогнула и прошептала молитву.

— Ну, вот и договорились, — довольный сказал Атанияз, наливая себе чай. — Идите, и да поможет вам аллах!

Ниязкули и Халтач поднялись, пошли к двери.

— Да, Халтач, — остановил сноху старик, — я хочу напомнить тебе, что если еще хоть один человек узнает о нашем сговоре, все дело рухнет. Так что попридержи язык, женщина.

Под яшмаком зашевелились губы Халтач:

— Будь спокоен, отец, я понимаю.

Склонившись, она вышла вслед за мужем.

Отара медленно двигалась по степи на юг. Овцы отъелись на весенних пастбищах, отяжелели их курдюки, и шли они тяжело, глухо постукивая копытами по затвердевшей на жарком солнце земле.