Язмурад Мамедиев - Родная земля

— Врешь! — задохнулся Чары, шаря по его лицу глазами.

— Весь поселок об этом говорит, — ответил словно бы с обидой Ниязкули.

Чары отпустил его и в изнеможении привалился к стене агила.

— Все на глазах у людей, — продолжал Ниязкули, — совсем совесть потеряли. На празднике Керим приз получил, платок, так его тут же ей отнес. Наши, как узнали, расстроились совсем, отец даже слег. Такого позора, сказал, еще не видывал на своем веку. А мать…

— Хватит, — с угрозой прервал его Чары. — Ты свое дело сделал. Уезжай.

В тот день словно бы что-то надломилось у него внутри. Белый свет стал не мил. Чары ушел в себя, не замечал ничего вокруг, все думал свою горькую думу, терзал душу сомнениями, терялся в догадках.

Верно ли то, что сказал Ниязкули? Неужели Айсолтан способна на такое? Он же верил ей больше, чем собственному сердцу… А Керим? Робкий, стеснительный, как девушка, души в Зибе не чает, — зачем ему мать чужих детей?

Но ведь Ниязкули уверял…

Голова может лопнуть от таких мыслей. А тут еще встретился односельчанин, сказал, что старший брат Чары — Атаджан просил его заехать, какое-то важное дело есть, а какое — не сказал. Верно, и до него дошли слухи?..

Похрапывает во сне Керим, может, видит во сне свою Зибу… А что если Айсолтан? Чары смотрит на спящего чабана и думает.

Какой-то зверь бродит вокруг отары. Но разве не страшнее любого зверя человек? На что только не способен он…

Мятежная ночь летит над степью, воет ветер, овцы топчутся в загоне, не могут успокоиться. А тут, под обрывом, тихо, тлеют под казаном саксауловые угли, покрываются пеплом. Скоро совсем погаснут. Но Чары не замечает ничего. Он смотрит на безмятежное лицо Керима. Может быть, совсем недавно вот так же смотрела на это лицо Айсолтан, когда засыпал он после утех в чужом доме… Все может быть, коварен человек. Недаром говорят, собака верна, а жена блудлива. Ведь она еще не стара, Айсолтан, истосковалась без мужа, а тут подвернулся молодой, здоровый парень…

Злоба душила Чары. Он здесь, в песках, спит, не раздеваясь, тело его зудит от пота, а они там, на его постели…

Большой охотничий нож легко вышел из кожаных ножен, тускло сверкнул при свете догорающего костра. Куда вернее ударить — в грудь, в шею, в живот?..

И вдруг сомнение зародилось в разгоряченном мозгу чолука. Убить спящего — разве это не подлость? Надо разбудить, высказать все в лицо и уж потом ударить… Но он же сильнее, кинется, вырвет нож… И будет смеяться над ним, обнимая Айсолтан. Разве Керим вспоминал о чести в объятиях замужней женщины? Так почему же он, Чары, должен думать об этом?..

Ветер не унимается, буйствует в ночной степи.

Чары подбросил сучьев в огонь. Они медленно разгорались. Теперь хорошо стало видно спящего Керима. Вот он чмокнул губами, совсем как ребенок. Поджал ноги, натянул одеяло, не просыпаясь, — продрог. Лицо спокойное, будто он мечтает во сне о чем-то… Красив парень, ничего не скажешь. Значит, на эту красоту и позарилась Айсолтан.

Дрогнули черные усики Керима, лицо расплылось в белозубой улыбке…

Чары вздрогнул, крепче сжал рукоятку ножа. Задержав дыхание, размахнулся. Словно падающая звезда, сверкнуло в трепетном слете костра топкое стальное лезвие…

Ветер налетел внезапно, как будто таился где-то поблизости и, выждав момент, кинулся, как зверь. Наташа не успела удержать листки — они рванулись из рук и полетели над степью, как белые голуби. Девушка испуганно оглянулась. Всюду, сколько хватало глаз, бесновался ветер, вздымая пустыню на дыбы. Песок сразу же завяз в зубах. Стало трудно дышать. Через силу разомкнув веки, Наташа не увидела даже, а скорее нащупала у ног сумку, перекинула через плечо и боком против ветра пошла в ту сторону, где был, по ее предположениям, чабанский домик. Фотоаппарат больно ударял в бедро, ветер так облепил платье, что ей вдруг показалось, будто идет она обнаженной по разбушевавшейся пустыне.

Надвигалась ночь.

Если взойти на новый бетонный мост, перекинутый через Мургаб, и посмотреть на город, то главная улица будет видна из конца в конец. Обрамленная густыми деревьями, за которыми и домов-то не разглядеть, она покажется сплошной, как коридор, но это не так. Стоит спуститься с моста и пройти по улице, как увидишь, что она пересечена другими узкими улочками, на которых дома лепятся един к одному, и только узкие ворота с калиточками свидетельствуют о наличии дворов внутри. Дома кирпичной кладки, с чуть приметными украшениями в виде выступов и резных оконных наличников так схожи, что приезжему человеку легко заблудиться в городских улочках.

На одной из таких улиц, что почти у самого моста, б сером невзрачном здании с маленькими зарешеченными окнами разместилось отделение ГПУ.

В эти дни по стертым кирпичным ступенькам крыльца то и дело торопливо поднимались и спускались военные и люди в штатском, с одинаково озабоченными лицами, порой не бритые и оттого казавшиеся особенно хмурыми.

Иногда у здания резко обрывался цокот лошадиных копыт, всадник в просоленной гимнастерке привязывал к дереву взмыленного коня, взбегал на крыльцо, придерживая шашку, а вскоре снова прыгал в седло и во весь дух скакал куда-то, увозя на груди секретный пакет с тяжелыми сургучными печатями.

В своем кабинете сидел за старинным письменным столом с полевым телефоном по правую руку начальник отделения Юрин. На этот раз он был в военной форме и казался более подтянутым и даже суровым, нежели тогда, на приеме у Капитоныча.

В дверь заглянул его помощник Эмиров;

— Утамышев через полчаса будет здесь, — сказал он.

— Ага, хорошо, — оторвавшись от бумаг, улыбнулся Юрин. — Как только приедет, сразу ко мне.

— Есть, — с серьезным лицом ответил Эмиров.

Юрин снова склонился над столом, сделал несколько пометок на листах, скрепленных металлической планкой, захлопнул папку и подошел к большой карте, испещренной разноцветными карандашными значками. Он долго водил по ней пальцами, что-то прикидывал в уме, иногда хмурился, задерживая взгляд на какой-нибудь точке, и снова как бы ощупью двигался по обширному пустынному краю.

От этого занятия его оторвал приход начальника геологической экспедиции Утамышева. У Юрина сразу как-то подобрело лицо.

— А я вас давно жду, — сказал он, идя навстречу гостю.

— Мне только вчера сообщили, — как бы извиняясь, ответил Утамышев, — пока добрался…

— Ну, садитесь, рассказывайте, — Юрин подвел его к столу, возле которого стояли два стула, сам сел напротив, раскрыл пачку папирос. — Курите, отличный табак.

Утамышев взял папиросу, помял в пальцах.

— Что ж рассказывать, — сказал он раздумчиво, — вроде бы особых новостей нет… Ходим-бродим, пытаемся разглядеть, что у нас под ногами делается.