Язмурад Мамедиев - Родная земля

Керим устало брел позади. Пот щекотливыми струйками стекал по лицу и спине, крючковатая чабанская палка давила плечо.

Вторую неделю гнал он отару на новые пастбища. Далеко позади остались холмы Ак Эркек-Чал Эркек, знакомые, вдоль и поперек исхоженные места. Атанияз решил выпасать овец между Серахсом и Пенди, и все его пастухи со своим нехитрым скарбом тронулись в дальний путь.

Керим с тревогой поглядывал на горизонт — там, в дрожащем, все гуще желтеющем мареве, назревала буря. Он еще надеялся, что она пройдет стороной, как вдруг налетел ветер, ударил в лицо колючими песчинками. И сразу закрутилось, завертелось все вокруг в шальной неистовой пляске. Густая пыль закрыла небо, песок хрустел на зубах, сыпался за пазуху. Заслонясь рукой от крепчающего ветра, Керим криком подгонял овец. Собаки, поджав хвосты, жались к его ногам. Он пнул одну, и они помчались к отаре. Их шерсть шевелилась на ветру, ходила волнами.

— Вперед! Вперед! — кричал Керим, и ветер рвал его крик в клочья.

Перебирался не один Атанияз, — по всей степи между Тедженом и Мары пылили тучные отары других баев, словно нечистая сила гнала их с насиженных мест в неведомые края. Чабанов беспокоил перегон. Как там будет? Вдоволь ли пищи для скота, хороша ли вода в колодцах? А саксаул — легко ли, как дома, добывать его? И волки. Если их много, туго придется.

Керим слышал, что в этих местах водятся хищники, но какие — точно не знал, и о повадках их тоже ничего не было известно. И вот вчера он с тревогой почувствовал: отару сопровождает зверь. Видел и следы — крупные, не похожие на волчьи. В одном месте хищник исцарапал когтями землю, поломал ветки, — видно, что-то злило, раздражало его.

Сегодня утром Керим снова увидел эти огромные следы — зверь кружил вокруг отары.

Свои пожитки чабан вез на белом верблюде; обычно спокойный и невозмутимый, он стал вдруг жаться к хозяйку, сторожко поводил ушами, пугливо озирался.

— Ну, чего ты? — ласково трепал Керим шелковистую шею. — По дому скучаешь, дружище? И мне несладко, да что поделаешь.

Но верблюд не успокаивался, вздрагивал, косил глазом в степь.

И собаки, словно кто подменил их, — не носились, как обычно, вокруг отары, а держались все вместе, вдруг дыбили шерсть на загривках, рычали нивесть на кого.

Керим поделился своими опасениями с Чары. Тот только плечами пожал: поживем — увидим.

Тревога, которая не оставляла Керима со вчерашнего дня, усилилась во время бури. Он решил загнать овец в низину, где не так буйствовал ветер, и переждать.

Только поздним вечером буря немного улеглась, и Керим погнал отару дальше. Вскоре он увидел вдали огонь костра, который разжег чолук. Здесь был загон, значит, овцы проведут ночь в безопасности.

У края саксаулового леса, под обрывом, защищающим от ветра, Чары соорудил надежный шалаш, вырыл яму — печь, приладил казан и, видно, умаялся, прилег, укрывшись с головой. Керим с недовольством отметил, что он поленился даже утоптать песок вокруг очага. И вещи валялись — где что.

Услышав шум, Чары проснулся, нехотя сел, стал протирать глаза. Вид у него был недовольный. "Это потому, что бай не дает ему расчета, — подумал Керим. — Домой человеку хочется". И спросил, стреноживая верблюда:

— Что, так ничего и не пообещал хозяин?

Чары зевнул, ответил не сразу.

— Ай, рассчитаемся.

— Слушай, если моя помощь нужна, скажи, вместе пойдем. Атанияз ко мне вроде бы неплохо относится.

— Ладно уж, как-нибудь сам.

— Я к тебе по-дружески, — обиделся Керим, — а ты…

— А может, ты мне родственником приходишься? — зло отозвался Чары. — Так мне такие родственники не нужны.

Укрывшись от ветра за стеной шалаша, Керим сел пить чай, с любопытством поглядывая на чолука. "Какая его муха укусила? Бай не отпускает, а он на мне злость вымещает".

— Ты напрасно сердишься, — сказал он. — Мы старые друзья, сколько вместе исходили по пустыне, вот я и хочу помочь.

Чары усмехнулся криво.

— Дружба… На словах все складно выходит, а на деле каждый сам за себя, кто понахальнее, того и верх.

— Что ж, по-твоему, и дружбы настоящей не бывает?

Чары раздраженно махнул рукой:

— Не тебе говорить о дружбе. Это святое слово.

Керим удивленно посмотрел на него, но промолчал и стал укладываться спать в шалаше.

Чары достал из кармана сушеную полую тыквочку, насыпал на ладонь наса [26] Нас — особый вид жевательного табака. , бросил под язык.

— Перед отъездом я зашел к Айсолтан за твоим бельем, — сказал Керим, которому молчание становилось в тягость. — Она все не дождется, когда ты приедешь. Говорит, надо уходить от баев, вступать в колхоз.

Чары сидел молча, как изваяние.

— Скучаешь небось по жене, по детишкам, — продолжал Керим, улыбаясь в темноте. — А я все о Зибе думаю… Как будто стало налаживаться у нас, а тут, как назло, перегон. Когда теперь увидимся?.. — Он приподнялся на локте, стараясь разглядеть лицо Чары. — А ведь это Айсолтан нам помогла. Без нее так и не поговорили бы…

Чары сплюнул на песок густую зеленую жижу, вытер губы, сказал с затаенной злобой:

— Вы с ней многого достигнуть можете, если захотите.

Керим снова лёг, сказав обиженно:

— Тебе и сказать ничего нельзя…

Он уснул быстро. А Чары продолжал недвижно сидеть у затухающего огня, глядя в ночь. Неспокойно было у него на душе, саднила рана, нанесенная словами Ниязкули.

Байский сын ненадолго приехал на кош перед большим перегоном, осмотрел овец, остался доволен, собрался возвращаться в поселок. Оставшись наедине с Чары, помялся со скорбным лицом, повздыхал, потом, как бы решившись, проговорил:

— Ай, Чары-джан, язык не поворачивается во рту, не люблю я сплетен да кривотолков, не мужское это дело. Но и промолчать не могу, потому что уважаю и ценю тебя, и мне было бы больно видеть, как за твоей спиной творят безобразие.

Чары насторожился, чуя неладное.

— А что такое? — спросил он, заглядывая в глаза Ниязкули.

Тот отвернулся, как будто тяжело было ему выполнять такую обязанность, сказал глухо, даже голос дрогнул:

— Мы же все свои люди, и нам не безразлична судьба ближнего… Скроешь правду — все равно, что украдешь. Да и совесть будет мучать…

— Да что случилось? — затормошил его Чары.

А Ниязкули все мялся, не говорил прямо.

— Каждому человеку в душу не заглянешь. Керим вон другом троим прикидывается, а сам… Не могу я сказать такое, язык не слушается!

Чары побледнел, схватил его за руку своими крепкими пальцами, так что Ниязкули скривился от боли.

— Не мучь, скажи, наконец…

— Ай, лучше сам с ним поговори, так вернее будет.

Чары не отпускал его. Тяжело дыша, сказал:

— Начал — говори.

— Сам заставляешь. Чары… Не хотел я… Лучше бы не видеть и не слышать такого. Ну, да ладно. Керим все дни, что в поселке был, из твоего дома не выходил, все с Айсолтан да с Айсолтан.