Регина Эзера - Их было три

— Почему вы перестали рассказывать? — спросила Матисоне, глядя на Гундегу своими внимательными и удивительно синими глазами.

— Больше ничего не было… — ответила Гундега, вытряхивая из корзины мокрые комки земли.

Доехав до конца поля, трактор остановился. Как только затих монотонный стук двигателя, наступила необычная тишина, которую не мог заполнить даже говор работавших. Обе группы: та, что шла за трактором, и та, что собирала картофель за конной картофелекопалкой, смешались в одну.

— Давайте и мы кончать, — сказала Матисоне. — Обеденный перерыв…

Многие женщины, оставив корзины возле груды картофеля, разбежались кто на ферму, кто домой, но Матисоне осталась. Сняв большой клетчатый платок, она расстелила его на меже и села, оставив место для Гундеги. Некоторое время они сидели молча, с наслаждением подставив лица свежему ветру.

— Кто же вам доит корову, если вы не уходите домой? — спросила Гундега.

— У меня нет коровы.

— Разве есть и такие, у кого нет? У нас целых две.

— Как видите — есть! Молоко я покупаю в колхозе, обедаю в столовой. — Заметив изумление Гундеги, Олга с улыбкой добавила: — Нет, нет, у нас ещё не такие столовые, как в Дерумах или Сауе! Просто приезжает повозка с бидоном супа, мисками и ложками — прямо в поле. Ни салфеток, ни белоснежных скатертей. А женщинам всё-таки облегчение. Многие приходят с бидонами и берут обеды домой. Мне домой некому носить, обедаю на месте.

— Вы живёте одна?

— Одна.

Подумав, Гундега тихо проговорила:

— Грустно.

Матисоне посмотрела на неё.

— Иногда в доме, где есть люди, бывает ещё грустнее.

Гундеге вспомнились Межакакты, просторные комнаты, тишина и покой, которые однажды только нарушило пение старшего лесника. Пение и смех пьяницы…

— И никогда не бывает, чтобы человек был совсем одиноким, — продолжала немного погодя Ма-тисоне. — Чувство одиночества одолевает лишь тогда, когда потеряешь кого-нибудь, и то первое время.

— Вы… теряли? — ресницы Гундеги дрогнули.

— Теряла.

— И вам в самом деле не одиноко? — недоверчиво переспросила девушка. — Нас в Межакактах три, да ещё Фредис, но…

Она испугалась: вдруг Олга подумает, что она жалуется, — и замолчала. Да она и не знала, как сказать о том, что она чувствует. В Межакактах царило согласие, ей никогда не приходилось слышать дурного слова. Просто после приедиенского шума ей там казалось слишком тихо.

— Я ещё, наверно, не привыкла, — извиняющимся тоном сказала Гундега. — Смотрите, уже везут обед! — поспешно прибавила она, кивнув головой на свернувшую с дороги подводу.

Немного спустя к ним подошла с миской в руках Жанна и тоже присела. Поболтав ложкой варево, она выразительно вздохнула:

— Гороховый суп.

— И никакой романтики!.. — добродушно посмеивалась Матисоне.

— Не смейтесь надо мной. Просто я никогда не любила горох.

— Ничего другого сегодня нет.

Помешав суп ещё, Жанна принялась за еду.

— Когда я бываю голодна, я начинаю представлять, что бы я приготовила на обед, если бы умела. Вы не можете себе представить, какая замечательная хозяйка моя мама. А у меня — абсолютно никакого таланта. Однажды я купила в магазине мяса и надумала приготовить себе и Арчибалду бифштекс…

Гундега поняла, что это, вероятно, брат Жанны, к которому она приехала сюда, в Нориеши.

— Уж на что Арчибалд нетребователен в еде, но и он после обеда ворчал.

Гундега ждала, что Матисоне побранит Жанну или посочувствует ей, но та лишь посмеивалась про себя.

— Знаете что, Жанна, мы вас поставим поваром. Вот тогда вы скоро научитесь готовить.

— А раньше вы все заработаете катар желудка… Не знаю, почему мать вообразила, что мне никогда не придётся стряпать и я всегда буду приходить к накрытому столу. Меня всегда выгоняли из кухни, зато учили играть на пианино и отдали в балетное училище. Не вышло из меня ни пианистки, ни балерины. Когда мне было десять лет, я надумала сделать по дворе карусель из старых досок.

Отставив в сторону миску, она закатала рукав и показала глубокий рубец на руке.

— Видите? Ножом. Карусель строила.

Гундега поражалась, как просто, естественно рассказывала обо всём Жанна. Безжалостно, не рисуясь, как бы удивляясь себе: «Я сама не разберусь, что я за человек!»

— Во дворе я была самой маленькой, а считалась чуть ли не вожаком всех ребят. Вначале мальчишки дразнили меня «маменькиной дочкой» и гнали прочь, но я заупрямилась и похвастала, что спущусь по верёвке из окна нашей квартиры на третьем этаже, и спросила, кто ещё на это способен. Никто не решился…

Гундега покачала головой. Жанна удивилась:

— А что тут особенного? Мальчишки раздобыли длинную крепкую верёвку, я уже к тому времени проклинала всё на свете, в том числе и себя за то, что решилась на такое. Даже дрожь в ногах появилась, но отступать было уже нельзя. Спустилась я через окно уборной, пока мама в комнате — как сейчас помню — играла венгерскую рапсодию Листа. Ничего не скажешь — подходящий аккомпанемент. Авторитет мой сразу вырос так, что только держись!

Она помолчала, потом серьёзно добавила:

— К чему всё это? Теперь двое из тех мальчиков, которыми я верховодила, учатся: один в мореходном училище — сейчас проходит практику на паруснике «Товарищ», другой в вузе, шлёт сейчас с целины корреспонденции в «Падомью Яунатне» [10] "Падомью Яунатне" — "Советская молодёжь" — латышская молодёжная газета. . А я… я в грязи копаю картофель. Поссорилась с отцом, с мамой — взяла и приехала.

— Жалеете? — спросила Матисоне.

— Нет, дело не в том. Только хотелось бы чего-то большого, захватывающего, чтобы кружилась голова. Героического, романтики! Я, наверно, опоздала родиться. Революция свершилась, война кончилась. Завидую даже своей тёзке Жанне Д’Арк — смейтесь, если хотите, — у неё по крайней мере была возможность совершить героический поступок. Завидую Зое Космодемьянской, Лизе Чайкиной, Марине Расковой… А сейчас? Землетрясений у нас не бывает, даже настоящих наводнений нет, иностранных шпионов тоже не видно. Только и знай каждое утро — иди копай картофель, иди убирай свёклу! Вы, товарищ Матисоне, приглашали меня ухаживать за свиньями. Не пойду. Там тоже не лучше. Свиньи утром и свиньи вечером. Пригласите меня в другое место, где я могу сложить свою рыжую буйную голову. Скажите, что где-то тонет человек…

Матисоне, резко повернувшись, прервала Жанну на полуслове:

— Вы хорошо плаваете?

Жанна смешалась.

— Честно говоря, не очень.

— Видите, какая вы!

— Ну какая? — задорно спросила Жанна. — Плохая? Если плохая — ругайте!

Матисоне засмеялась низким грудным голосом.

— Похоже на то, Жанна, что вам любой ценой хочется сложить голову. А это ещё никакое не геройство.