Абдулла Кадыри - Скорпион из алтаря

Анвар же не брал взяток, не затевал никаких интриг, никогда не использовал своего положения в корыстных целях, особенно же он был далек от того, чтобы следить за другими и доносить на них. Он делал свое дело в канцелярии, исполнял, что ему поручали, всегда старался довести до хана жалобы бедняков и добиться, чтобы они были уважены. Своей справедливостью и честностью он невольно мешал другим писарям, которые думали, что он умышленно расстраивает их планы и всякие махинации, и поэтому он скоро стал объектом их лютой ненависти. Но на стороне Анвара был Мухаммед Раджаббек, пользовавшийся доверием хана и большим влиянием во дворце, и потому враги, как ни старались, не могли повредить Анвару. Кроме того, помимо некоторых старых писарей, которые, подобно Шаходату-муфтию, точили «зубы и когти» против Анвара, в канцелярии были у него и доброжелатели, вроде Султанали, очарованные его умом и знаниями.

Уже пять лет, не считая первого года практики, прослужил Анвар во дворце, как вдруг несколько дней тому назад, проболев всего неделю, умер правитель канцелярии. Анвар потерял в его лице покровителя и друга.

Шаходат-муфтий, много лет ждавший смерти Мухаммеда Раджаббека в надежде занять его место, — находился в отъезде по делам службы. Обязанности правителя канцелярии временно были возложены на Анвара. Тут-то и пошли разговоры о том, что Анвар станет главным писарем. Насколько это верно, никто не знал, — слишком уж много было претендентов на эту должность из числа придворных поэтов и ученых.

Проводив Шахидбека и махдума, Анвар вернулся на супу. Тотчас же, словно она только и ждала ухода мужчин, из ичкари появилась Рано. Одной рукой она придерживала на голове желтый атласный платок, готовый, казалось, сорваться и улететь. Увидев Рано, Анвар остановился у цветника возле супы. Рано приближалась к Анвару и улыбаясь ему и в то же время смотрела на него с укоризной. Подойдя к супе, она тронула рукой пустое блюдо.

— Ну, Анвар-ака, довольны вы сегодняшним угощением? — спросила она.

— Очень доволен, — сказал Анвар. — Особенно мне понравились манты, сделанные твоими руками.

— Откуда вы знаете, что я их делала?

— Откуда я знаю? — сказал, смеясь, Анвар. — Я всегда чувствую, к чему прикасалась твоя рука!

— Какие же манты делала я?

— Думаешь, не знаю?

— Не знаете!

— Края у них так старательно прищиплены, уголки у них такие ровные — как их не узнать? Я выбирал и ел только те манты, что ты делала!

— Они были вкусные?

— Мало сказать, вкусные! — сказал Анвар. — Посмотри-ка лучше на этот цветок: помнишь, когда мы только его посадили, он был розовый, а теперь, через два года, стал красным. Знаешь отчего?

Вопрос был задан серьезным тоном, и Рано не поняла.

— Наверное, он стал красным от солнца…

— Ошибаешься, Рано, — сказал Анвар, — а я знаю, почему цветок стал красным. Это из-за твоих красных губ, Рано…

— Оставьте шутки, — сказала Рано, сама краснея, как цветок. — Скажите лучше, зачем приходил этот толстяк Шахид? Вас хотят сделать главным писарем?

— Не веришь? Посмотрись в зеркало: твои губы, как этот цветок. — Он коснулся ее губ цветком.

Рано отвернулась…

— А ну вас с вашими шутками! Правда, что вас хотят сделать главным писарем?

— Мало ли что хотят сделать со мной… Пустые разговоры…

— Почему пустые? По всему городу идет слух…

Анвар подпрыгнул и сел на край супы, свесив ноги. Рано стояла рядом с ним, облокотись на супу.

— Не верь слухам…

— Говорят, что без ветра и ветки дерева не колышутся. Может быть, вас и в самом деле назначат правителем канцелярии.

— А разве это хорошо, Рано, если меня назначат правителем канцелярии?

— Откуда мне знать, хорошо это или плохо?

— Это плохо, Рано!

— Почему плохо?

— Грязная это работа. Если бы я нашел другую службу, я вообще ушел бы из дворца.

— Грязная работа?! Но ведь ваш друг и покровитель бек занимал же эту должность?

— Я не бек и никогда не смогу им быть, Рано. Кровь невинных, которая льется во дворце, вздохи и стоны, которые постоянно слышатся там, не дают мне покоя, сердце мое сжимается от них. Если я стану главным в канцелярии, мне придется самому плавать в крови невинных, слушать их стоны и проклятия. Я должен буду сам погружаться в море народного страдания. Ведь я буду вынужден принимать участие во всех этих делах. Для того чтобы угодить хану, я должен буду представлять многие дела в нужном ему свете. Нужно точить для хана нож насилия — только тогда можно удержаться в этой должности. Но я, очевидно, не рожден для таких дел. А помочь людям, облегчить их страдания, защитить от насилия и жестокости, которые прикрываются славословием, восхвалениями и молитвами, я не смогу. Ибо «милостивый» хан не из тех «дураков», какие советуются со своей совестью. Рано, ты знаешь своего отца: в жизни он признает только выгоду. Он не хочет понять, почему я бегу от этой должности, говорит, что я — трус, неблагодарный, отказывающийся от божьей благодати — от стольких-то золотых в месяц. Объяснять ему подлинные причины моего отказа все равно что призывать к молитве камень, поэтому я ничего не сказал ему. Пока мое назначение — только слухи. Но я бы ни за что не согласился принять эту должность, если бы тут не замешан был один дорогой мне человек…

Рано слушала Анвара, пристально глядя ему в глаза. Лицо ее выражало сочувствие.

— Анвар-ака, а если вы возьметесь за дело с добрыми намерениями, — спросила она, — если вы не пожалеете труда для блага народа, на вас ведь не будет греха?

— Это верно, — сказал Анвар, — но дело не в этом. Я хотел бы, чтоб это было так. Но другие ведь не будут следовать моему доброму примеру, значит, я не смогу быть спокойным и думать, что на мне уже нет греха. Если я убежден в одном, а все мои старания и стремления будут приводить к обратному результату, то я испытаю душевные муки, меня начнет мучить совесть. В этом вся трудность. Легко снять с себя всякую ответственность, это проще всего. Но когда попираются твои убеждения — это тяжело, Рано!

Рано, видимо, поняла главное, что мучило Анвара. Некоторое время она молча стояла возле него.

— Значит, вы не примете должности главного писаря? — спросила она, взглянув на его задумчивое лицо.

— Если назначат, приму…

— Даже, если вам это так трудно?

— Да. Потому что этого требует твой отец!

— А при чем тут мой отец? Разве ему даны полномочия решать это за вас?