Абдулла Кадыри - Скорпион из алтаря

— Господи боже мой! — воскликнул имам. — Да вы в тот день наговорили на меня столько, что в четыре дня не забудешь.

— Шайтан попутал, ваша милость! — сказал Сафар. — Но ведь, в конце концов, вышло все по-моему, а я разве что-нибудь говорю? Я только хочу, чтобы мы не хранили друг на друга обиды в сердце!

Мулла Абдуррахман, восклицая «о господи!», зашагал дальше. Сафар-ткач пошел рядом с ним, умильно сложив руки на животе.

— Если вы изгнали из своего сердца обиду, это хорошо, — сказал имам, идя впереди. — Но зачем же вы опять стали при всех болтать невесть что?

— Я же ничего, кроме хорошего, не сказал. Я только хвалил вашу ученость.

— И больше ничего не сказали?!

— Да что же такого я сказал? Хоть много знаний, да удачи нет, сказал я. Разве это неправда?

— Я вас не уполномачивал просить у мирзы для меня работу!

— Конечно, вы мне такого поручения не давали… Но до каких же пор будут даром пропадать ваши познания, если вы весь век будете имамом в нашей мечети?! В конце концов, польстивши то одному, то другому, вы тоже можете устроиться на хорошее место, таксыр.

— Господи боже мой! Да, может быть, мне моя служба в мечети дороже целого царства!

— Э-э, черта ли в ней! — сказал Сафар-ткач. — Оставьте этот разговор, таксыр, будем говорить о деле. Неужели кто-нибудь из городских мударрисов отказался, если бы его назначили писарем во дворце?.. Ведь я для того и сказал мирзе Анвару, что вы «молились за него», чтобы он устроил вас на службу во дворец, об этом-то вы догадались, братец?

— Господи боже мой! — сказал имам. — Разве я молился за него?.. Для чего эта ложь?

— Хоть вы и имам, а все же, видно, еще молоды, — засмеялся Сафар. — А что, если бы я сказал правду, объявил, что назначение Анвара главным писарем не по душе нашему имаму, — вы были бы довольны тогда, хе-хе-хе?.. Нет, ваша милость, вы и сами, наверное, учили в Бухаре, что в двух случаях можно говорить неправду: во-первых, в делах семейных — между мужем и женой; во-вторых, когда нужно помирить двух правоверных. Мой учитель, царство ему небесное, когда-то читал мне об этом из какой-то ученой книги. Эти слова мне крепко запомнились. И если теперь я сказал неправду, то ведь я сделал так, как учила книга — хотел помирить двух правоверных.

Мулла Абдуррахман не нашелся что ответить. Сафар-ткач победил его этим «книжным словом». Так дошли они до мечети. Сафар-ткач окончательно изгнал из своего сердца обиду. Он зашел в мечеть, чтобы, стоя позади муллы Абдуррахмана, совершить вечернюю молитву. У входа в мечеть среди ожидавших прихожан были и Шукур-суфи с Самадом-букаком. Удивленный появлением Сафара-ткача вместе с имамом, Самад толкнул ткача и спросил:

— Вы что, помирились?

— Обида, говорят, должна пройти, пока выстираешь и высушишь платок, — сказал Сафар-ткач. — Мы с имамом идем сейчас из дома нашего главного писаря, где мы были в гостях. Ты слышал, что грамоту получил мой мирза?

Самад молча отвернулся. А Шукур-суфи стал читать славословие перед началом вечерней молитвы.

В течение ближайших пятнадцати дней михманхана махдума превратилась в настоящую канцелярию. Все, кто хотел подать прошение во дворец, даже должностные лица, предварительно приходили к Анвару спросить его совета. Управлять дворцовой канцелярией днем, а утром и вечером принимать посетителей дома было, конечно, утомительно. Но так уж повелось издавна, и потому Анвар вынужден был принимать просителей и на дому. Правда, бедные люди не доставляли ему больших хлопот, зато беки, духовные лица и баи причиняли много неприятностей. Бедняки приходили советоваться по важным делам: например, просили освободить от налога ввиду крайней бедности или искали защиты от какого-то бека, который притеснял их, и т. п. А богатые и знатные приходили с иными просьбами: один мударрис не поладил с другим и хотел, чтобы Анвар по этому поводу что-то шепнул на ухо высокому начальнику; богатый купец жаловался на бедность и тоже хотел, чтобы его освободили от налогов; сборщик налогов, стараясь обелить себя, кляузничал на другого и обещал «отблагодарить» Анвара, если тот ему поможет. Эти назойливые посетители вызывали у Анвара и возмущение и смех, он и смеялся и сердился, но, пока ему удавалось отделаться от них, он совсем выбивался из сил.

Насколько эти посетители досаждали Анвару, настолько же они доставляли удовольствие махдуму и тешили его гордость; он сам принимал их в михманхане, когда Анвар был еще во дворце, и до его возвращения успевал получить от них всяческие поручения.

Зато бедняков махдум встречал так же неприветливо, как когда-то встретил Сафара-ткача; он прямо не выносил тех, кто приходил в старом халате, и старался поскорее выпроводить их за дверь: «Мирза сегодня не вернется из дворца… у него нет времени выслушивать вас, не будьте назойливы». Если он видел, что Анвар сидит с каким-то бедняком и ласково беседует с ним — «нежничает», махдум злился и вспоминал арабскую пословицу: «Все возвращается к своей первооснове», — потому-то «простонародье всегда останется простонародьем», или: «Что впитано с молоком матери, того не изгнать из тела до самой смерти». И махдум с отвращением уходил подальше.

До последнего времени он не спешил со свадьбой Анвара и Рано. На это у него были свои причины. Он знал, что Анвар крепко любит Рано, и, значит, за жениха мог не беспокоиться. Главное же, почему он откладывал свадьбу, — ему хотелось как можно дольше вытягивать у Анвара деньги. Ведь когда свадьба будет сыграна и Рано выйдет за Анвара, приток золотых может прекратиться.

Но, когда Анвар получил должность главного дворцового писаря, махдум призадумался, стоит ли ему придерживаться прежней «политики»? Ведь имя Анвара теперь гремело на весь город; духовенство, ученые, беки и сыновья беков — все знали Анвара, каждый из них с удовольствием выдал бы за него свою дочь и назвал бы его своим зятем. А раз так, можно ли тянуть со свадьбой? Поневоле на двадцатый день после назначения Анвара махдум, посоветовавшись с Нигор-аим, решил обратиться к Султанали и просить его, чтобы он поговорил с Анваром и получил его согласие на брак с Рано.

Вечером Анвар собирался покинуть дворец и пойти домой. Хан отпустил придворных и ушел в свои покои, дневные служащие разошлись по домам, остались только ночные дежурные, ханская стража и постоянные дворцовые слуги, Анвар и мирза Султанали, задержавшиеся позже всех в канцелярии, тоже наконец вышли из дворца. Дворцовые ворота закрылись за ними.

Султанали довольно хорошо знал характер и убеждения Анвара, но все же душа молодого человека была для него загадкой. Анвар никому не раскрывал своего сердца, никогда ни словом не обмолвился о своей любви к Рано. Султанали думал, что Анвар живет у махдума только потому, что у него нет своей семьи, что с детства он рос в этом доме; однако после утреннего разговора с махдумом истинные причины этого стали ему ясны, особенно когда махдум без всякого предисловия сказал: «Мы желаем видеть нашу дочь женой Анвара, просим вас передать Анвару, что думаем готовиться к свадьбе и хотим получить его согласие!» И то, что махдум прямо поставил вопрос о сроке свадьбы, многое открыло Султанали.