Абдулла Кадыри - Скорпион из алтаря

Но никто не слушал ее угроз.

Назик вскочила, и тогда все спрятались под одеяла.

— Навруз, я тебя по губам шлепну!

То тут, то там еще выплескивался смех, но общий шум прекратился.

— Ты не спишь, Гульшан-апа?

— Нет, рассказывай!

Назик снова прикрикнула на подруг и села в постели.

— Как-то утром шли мы из бани, — начала она. — По этой же дороге шел один молодой человек.

— Старая история! — вставил кто-то, и девушки опять захихикали.

— Ну и что? Не хотите слушать — не надо, я для Гульшан рассказываю. А вы спите и не мешайте.

— Нет, нет, рассказывай, мы будем слушать, — откликнулась Тухфа. — Навруз, Кумри, Хамрох, угомонитесь наконец!

— Итак, Гульшан-апа, с нами рядом шел молодой человек. Спросите, каков он был из себя? Лицо румяное, гладкое, как яблоко, глаза лани, усы, как молодая травка, а брови красивее и тоньше, чем у Розии-аим… На нем — халат из бекасама, очень был ему к лицу. Мы невольно залюбовались, правда, Тухфа?

Тухфа подтвердила, а Назик, убедившись в том, что Гульшан еще не заснула, продолжала рассказывать:

— Джигит был молод и застенчив. Заметив, что на него смотрят чуть ли не двадцать девушек, он смутился и опустил глаза. Нас сопровождали тогда тетушка Насиба и повитуха Ханифа. Видят, что мы заинтересовались этим джигитом, и стали нас поторапливать. Пришлось ускорить шаг, но мы все оглядывались. И он не отставал, все время шел рядом. Когда мы подошли уже к воротам дворца, я обернулась и посмотрела назад. Он был шагах в десяти от нас. Тут меня словно шайтан толкнул — пришла мне в голову одна мысль. Отстала я от подруг, сняла с головы платок и, пряча его под паранджой, бросила на землю. Мы приблизились к воротам, привратники открыли их, пропустили нас и отошли в сторону. Я еще не знала, упал ли мой платок, но хотелось, чтобы он упал за воротами, и я боялась, что это не вышло. Внутри двора, пройдя шагов десять, я решилась оглянуться снова. Мой платок лежал на земле. А тот молодой человек наклонился, чтобы его поднять. Я продолжала свой путь.

— Апа, вы обронили платок!

У меня забилось сердце, и я остановилась. А он подходит, улыбается, подает платок.

— Не ваш ли?

— Мой! — ответила я и взяла платок, а поблагодарить забыла.

На этом разговор кончился. Молодой человек вошел в главные дворцовые ворота. Я, как-то вся обомлев, поплелась вслед за девушками в гарем… Я видела этого джигита на расстоянии одного шага от себя, я слышала его голос, рука его, кажется, коснулась моей… Ты спишь, Гульшан?

— Нет, не сплю! Что дальше было?

— А вот сейчас расскажу. Вхожу во двор, сердце так и бьется… В ушах все звучат слова: «Апа, вы обронили платок… Не ваш ли?» Передо мной встает его образ, и сердце трепещет. Чего я только не передумала, но придумать ничего не могла. Мое сердце было опалено огнем, и огонь пожирал его все время. Я словно опьянела от этого огня, голова кружилась, в глазах стоял туман, я просто себя не помнила. Зачем увидела я этого человека, зачем поглядела на него? Для чего бросила платок, а он поднял его? Как он мог войти во дворец? Он джин — злой дух, он хочет лишить меня разума… Ох, повидать бы мне его еще хоть разок! Я спрашивала всех своих спутниц: «Видали вы того джигита?» Говорят: «Видали». Спрашиваю каждую: «А хочешь ли снова повидать его, не горит ли у тебя сердце по нем?» — «Нет», — отвечают. Ну, после этого я окончательно поверила в то, что он джин. Я играла с джином, и он попутал меня. Снова я спрашивала: «Есть ли у нас во дворце такой джигит?» — «Нет», — говорят. «А видели вы, как он за нами вошел во двор?» Опять: «Нет». Значит — только меня джин попутал. А Тухфа смеется: «Ты полюбила волшебника», — говорит. И я так думаю. Да, я полюбила волшебника и он полюбил меня… И вот я стала ждать его. Я думала, если это правда, он заберет меня в свою страну. Дни и ночи ждала я, мечтала о встрече, а его все нет и нет. Через две недели пришло время идти в баню. Я обрадовалась: может быть, сегодня я уйду в волшебную страну. Я сгорала от нетерпения. Мы пошли. Когда на обратном пути из бани мы приблизились к тому месту, где повстречались с джигитом, сердце мое забилось. Если он явится и поманит меня, думала я, непременно пойду за ним. Но вот мы уже на этом самом месте, а волшебного юноши нет. Посмотрела я по сторонам, заглянула в переулок — никого! А я ведь продумала, как себя вести, что стану делать, если он появится… От напряжения я вся покрылась холодным потом и не помню сама, как отстала от девушек. Вдруг слышу, тетушка Насиба зовет меня. Я заторопилась и догнала всех. Пока дошла до ворот дворца, я еще несколько раз оглянулась.

Назик вздохнула и помолчала.

— Вот так я влюбилась в волшебного юношу, — добавила она. — Три месяца уже влюблена, Гульшан-апа!

— Ты влюблена в волшебного юношу? Ха-ха-ха-ха!

— Почему вы смеетесь, Гульшан-апа? Если не верите, спросите Тухфу.

— Я не этому смеюсь, — сказала Гульшан, продолжая смеяться. — Просто юноша, о котором ты говоришь, вовсе не волшебный.

Назик вскочила:

— Кто же он?

— Человек.

— Человек? Ты его видела?

— Да… У нас во дворце. Знаешь, кто теперь на посту главного писаря?

— Знаю. Его зовут Анвар.

— Вот он-то и есть «волшебный юноша», в которого ты влюбилась.

Тухфа расхохоталась так громко, что несколько девушек вздрогнули во сне.

— Оказывается, Назик, ты влюбилась в мирзу Анвара?

Назик остолбенела.

— Как это? Такой молодой человек стал главным писарем?

— Да, стал.

— Правда, он достоин этого, — сказала она. — Он женат?

— Откуда мне знать? Впрочем, если и не женат, на тебе все равно не женится.

— Конечно, не женится, — сказала Назик с необычной для нее грустью в голосе. — Я осквернена собакой ханом, я…

Гульшан промолчала.

Тихо посапывали спящие, и в это мирное посапывание лишь изредка врывался звук заглушенного рыдания.

Салих-махдум вышел из ичкари. Среди людей, ожидавших главного писаря, он увидел и муллу Абдуррахмана.

— Добро пожаловать, мулла, добро пожаловать!.. Здравствуйте!

Поздоровавшись, махдум пригласил гостя в михман-хану.

— Ну, хабба… Как поживаете?

— Слава богу! А ваше здоровье?

— Хвала всевышнему! Чему я обязан, что стопы вашей милости привели вас в мой дом?

— Вашему доброму ко мне расположению, — ответил мулла Абдуррахман. — Если господин Анвар сочтет возможным, я хотел бы надеяться, что смогу занять должность писаря…

— Очень хорошо, очень хорошо! — сказал махдум. — Что же может воспрепятствовать этому? Образование у вас достаточное, только вот бумаги составлять… Ну да Анвар подучит. Это не помешает. Что до каллиграфии, то тут, думаю, все в порядке.