Абдулла Кадыри - Скорпион из алтаря

— А как может негодяй быть человечным?

Султанали улыбнулся, поглядев на муфтиев.

— К нему пришли люди от обеих сторон, объяснили ему, а он ничего и слышать не хотел, так они без толку и проторчали… Хоть бы угостил их чем-нибудь, не разорился бы, жадюга! Позор на его голову!

— Я никак не подозревал, что мулла Навруз таков! — подхватил Калоншах… — Он попрал все человеческие чувства.

Султанали побледнел, веки его затрепетали.

— Интересные разговоры, господа, — неожиданно заговорил он. — Разве в наш век еще есть человеческие чувства? Если поразмыслить, то придем к выводу, что все мы начисто отвергли их! Оставим других в покое, можем ли мы в себе найти хоть каплю человечности?

Муфтии были поражены нетерпеливо-нервным тоном Султанали, прервавшего их «приятный» разговор. Анвар посмотрел на своего друга, но не встретился с ним взглядом, так как глаза Султанали уже снова были прикованы к бумагам.

— Странный вы человек, Султанали, — сказал Шаходат. — Мы говорим об одном, а вы кипятитесь совсем по другому поводу.

— Я, как и вы, говорил о человечности. Что-то ее у нас не видно! Вот я и жаловался на это!

— Интересно! Вы, что ж, когда-нибудь наблюдали бесчеловечность с нашей стороны? Вы, видно, разум потеряли!

Анвар пытался поймать взгляд Султанали, но тот повернулся теперь лицом к муфтиям.

— Конечно, с вашей бесчеловечностью я еще не сталкивался, — язвительно сказал он. — Однако, проверяя свою совесть, я увидел, что даже в течение одной этой недели я несколько раз готов был совершить преступление. Этим и объясняются мои слова. А до других мне дела нет, господа!

Муфтии побледнели и, словно сговорившись, все посмотрели на Анвара, покачивая неодобрительно головами, как бы жалуясь на Султанали.

— Султанали-ака, — сказал Анвар просительным тоном, — видно, вы и впрямь потеряли разум, как говорят эти господа. К чему такие разговоры?! Делайте, ради бога, свое дело и успокойтесь.

Потом Анвар посмотрел, улыбаясь, на муфтиев, как бы предлагая им не обращать внимания на Султанали.

Шаходат, пробормотав что-то под нос, принялся за работу. Султанали, подчиняясь Анвару, тоже улыбнулся и начал писать. Все работали, и снова воцарилась тишина.

Вечером, как обычно, писаря разошлись; сначала ушел Султанали, а за ним последовали и муфтии. Анвар ушел позже всех. Перед самым выходом он встретил Абдурауфа-тункотара. Тот шутливо взял его под руку и повел за собой во внутренние покои, в самую дальнюю комнату.

— Чем могу служить вашей милости? — спросил Анвар.

— Дело в том, что мы сегодня допустили некоторую вольность по отношению к вам.

— Да?.. Могу я узнать, в чем дело?

— Его величество послал сегодня нас в качестве сватов к вашему учителю, Салиху-махдуму. Придя к нему, мы узнали, что его дочь просватана за вас. Но мы надеемся, что для нашего благодетеля хана вы уступите…

Анвару эти слова терзали сердце, но он собрался с силами и сказал:

— Только и всего?

— Да, вот именно это, мирза Анвар.

— Пустяки! Можно было меня и не спрашивать.

— Благодарю вас, Анвар. Я доложу о вашей преданной покорности его величеству!

— Нет, нет! — запротестовал Анвар, покачав головой. — Ни в коем случае не говорите! Ни в коем случае!

— Почему же? Пусть его величество знает, как вы ему преданны.

Анвар неопределенно усмехнулся.

— Не говорите, — настойчиво повторил он, — я не хочу, чтобы вы ему это сказали!

Вместе вышли они из канцелярии.

Небо было сплошь покрыто черными тучами. Налетел знаменитый кокандский ветер. Пониже туч проносились вороны, даже не взмахивая крыльями. Накрапывал дождь.

Тем временем Анвар дошел до моста и стал тревожно обдумывать, где бы ему провести эту ночь…

Махдум вернулся домой после вечерней молитвы и увидел, что дверь в михманхану открыта. Поняв, что Анвар там, он прошел прямо в ичкари.

Нигор-аим тем временем принесла в михманхану чашку плова. Голова опущена, ресницы слиплись от слез — несчастная мать пребывала в глубокой печали. Анвар вставил в эту минуту зажженную свечу в подсвечник. Нигор-аим расстелила скатерть, поставила плов перед Анваром и разрыдалась. Анвара это нисколько не удивило, он знал причину ее слез.

— Не плачьте! Не нужно печалиться. Наперекор судьбе не пойдешь! Вы ведь не хотели того, что произошло?

Нигор-аим ничего не ответила и, плача, поспешила выйти из михманханы. Анвар, пристроившись подле сандала, поел немного плова, вытер руки, натянул на себя одеяло и глубоко вздохнул.

Огонь свечи дрожал, как сердце несчастного влюбленного, и едва освещал михманхану. По лицу Анвара пробегали дрожащие тени, и потому казалось, что и лицо его тоже дрожит. Кругом стояла тишина, и только редкая дробь дождя за окном, да ветер, бившийся по временам о ставню, да кошачье мяуканье, доносившееся иногда с соседней крыши, нарушали ее.

Порыв ветра, проникший через щели ставни, едва не погасил свечу. На мгновенье михманхана погрузилась в темноту, и в ту же минуту из ичкари послышались чьи-то шаги. Анвар встрепенулся, открыл глаза, потянулся к чашке, стоявшей на сандале, и прислушался к шагам. Кто-то проходил мимо михманханы. Анвар сообразил, что это махдум направляется в мечеть на ночную молитву. Не вставая с места, он поставил чашку в нишу за своей спиной. Вскоре из ичкари снова послышались шаги; вот они все ближе, ближе… И наконец появилась Рано, с чайником в руках. Смятенное лицо, глаза красные от слез, веки опухли.

Опустив глаза, она поставила подле Анвара чайник, взяла из ниши пиалу, сполоснула ее чаем, вытерла, снова сполоснула, подала Анвару и вдруг зарыдала, упав головой на сандал.

— Рано, Рано! — взволнованно сказал Анвар. — Ты ведь не ребенок! Еще ничего не произошло.

Рано всхлипывала, не поднимая головы. Анвар утешал ее, успокаивал.

— Ну, что ты плачешь, Рано? Разве слезы чему-нибудь могут помочь? Ты и меня заставишь плакать. А ведь если вдуматься, я должен лить слезы, а не ты. Но я не плачу. А почему? Да потому, что слезы — самое последнее дело… Я не люблю плакс… Встань, моя хорошая, встань!

Анвар погладил Рано по голове, потом взял ее лицо в обе руки и поцеловал.

— Если хочешь, чтобы я тебя разлюбил, тогда плачь! Ты вся умылась слезами, Рано! Дай-ка, я вытру твое лицо. Опомнись, соберись с мыслями, будь умницей и послушай, что я тебе скажу!

Рано отвернулась, вытерла слезы головным платком и глубоко вздохнула.

— Слезами горю не поможешь! Никогда! Опять у тебя слезы на глазах!.. Ну хорошо, ты плачь, а я помолчу, Рано!