Абдулла Кадыри - Скорпион из алтаря

«Конечно, ослица, горе тебе!» — подхватил тункотар.

Он сделал ясовулам знак следовать за ним и выскочил во двор. Посреди двора стоял махдум, держа в руках какую-то бумажку. Рядом с ним стояли двое мужчин, а еще ближе — три женщины в паранджах. Все они вздрогнули, услыхав шаги приближающихся ясовулов во главе с тункотаром. Махдум, всплеснув руками, простонал:

— Опозорен, я опозорен!

К нему, переваливаясь с боку на бок, подошел тункотар.

— Что случилось?

Махдум стукнул себя по лбу и заплакал:

— Нет слов, чтобы выразить. Я бесконечно виноват перед его величеством и должен понести наказание. Проснулись мы все утром и видим, что негодница дочь исчезла. Пока мы бегали да искали, пришли от Султанали и сообщили, что дочь наша находится у него. Мы тут же прибежали с женщинами…

— Ну и что же?

— Этот мерзавец Анвар увел ее уже и отсюда. Сколько мы ни искали, ничего, кроме этого письма, не нашли. О, горе мне!

Одна из женщин заплакала в голос. Тункотар вырвал у махдума письмо.

«Брат мой, уважаемый мирза Султанали!

Да будет вам известно: обдумавши наше положение, мы решили, что оставаться в вашем доме опасно. Хотя вы считаетесь нашим другом, но некоторые ваши поступки показались нам подозрительными. Особенно обеспокоило нас отношение вашей жены к Рано, как к распутной девушке. Мы были вынуждены придумать повод, чтобы отправить вас во дворец, а сами тем временем покинули ваш дом. Оказывается, на этом свете трудно найти верного друга. Сколько я ни доказывал вам, что не хотел изменить хану и это произошло потому, что меня и Рано связывает большая любовь, вы все твердили, что я забыл, по молодости лет, доброе отношение ко мне хана, упрекали меня в неблагодарности. Вы даже не подумали о том, что из любви к этой девушке я отказываюсь от должности главного писаря. Я не в обиде на вас. Но меня очень огорчила ваша грубость и ваша жестокость в ответ на мое дружественное доверие к вам. Бедной девушке в ичкари не дали даже подушки, чтобы голову приклонить. «Спасибо» вам и вашей жене за такое «человеческое» отношение.

Ваш верный друг Анвар»

— Еще рассуждает о человечности… А, чтоб тебя, неблагодарный! — воскликнул тункотар, злорадно усмехаясь, и спрятал письмо в карман. — Позовите-ка из ичкари жену Султанали!

Одна из женщин бросилась выполнять приказание. Рузван, должно быть, стояла в крытом коридоре, и женщина окликнула ее, приблизившись к внутренней двери.

Тункотар подошел к ней.

— Вы здесь, сестра?

— Да, уважаемый!

— Что вы можете рассказать об этом деле?

Рузван, стоя за дверью, помолчала, потом кашлянула и начала говорить.

— Дня три у нас в михманхане жил молодой человек по имени Анвар… Сегодня ночью он привел какую-то девушку. Я очень удивилась, таксыр, спросила мужа, а тут вон какое дело, оказывается… Очень нам было неприятно, но прогнать как-то неловко, позвать кого-нибудь и выдать их — время неурочное, уважаемый. Посоветовались мы с мужем и решили дать им приют до утра, а утром сообщить, кому надлежит… Пусть уж те с ними расправляются! Дождались рассвета, мирза Анвар тут и говорит мужу: «Мы останемся здесь еще на день, спрячьте нас пока». Муж поспешил после этого во дворец, а я все никак не могла успокоиться и послала к родителям девушки соседского мальчика. Девушка вместе со мной у сандала сидела. Вдруг, таксыр, она выходит из комнаты. Я думала — по нужде и была совершенно спокойна. А она так и не вернулась, уважаемый. Тут я забеспокоилась, пошла во двор, ее нет. Решила поискать на мужской половине. Только зашла в коридор, как появились родители девушки… Вот все, что я могу сказать, уважаемый.

Тункотар был крайне раздосадован случившимся. Он подошел к мужчинам, стоявшим рядом с махдумом.

— А вы что здесь делаете?

— Мы… соседи мирзы Султанали…

— Так, так… Зачем явились сюда?

Грубый тон тункотара смутил их.

— Я был на улице, — испуганно сказал один из них, — и увидел учителя, с ним шли женщины и плакали… Я и подумал: «Что-то случилось в доме у мирзы»…

— Значит, просто болтаешься на улице, глазеешь… А ты? — обратился он ко второму человеку.

— Я тоже сосед Султанали, — этот говорил посмелее. — Слушая все это, я несколько удивился…

— Чему ты удивился?

— Да если судить по рассказу соседки, Анвар должен был уйти с женщиной в парандже… А я видел, когда он выходил из ворот… Никакой женщины с ним не было.

— Он шел один?

— Нет, но с ним был хорошенький мальчик.

Абдурауф-тункотар в недоумении пожал плечами.

— Совершенно верно, Карим-ака, — отозвалась из своего прикрытия Рузван. — Девушка и ночью пришла в мужской одежде.

— Ох, проклятие! — воскликнул тункотар.

Махдум, казалось, был раздавлен горем, он рыдал.

— Что свершилось, то свершилось, — сказал тункотар. — Они, конечно, будут пойманы и понесут наказание! Но чести его величества нанесен большой урон. Поэтому все здесь услышанное должно оставаться в тайне. Вы обязаны хранить молчание!

— Конечно, конечно! — воскликнули все присутствующие.

Тункотар подошел к махдуму.

— Вы не виноваты, но дочь свою плохо воспитали!

— Господи, мы твои рабы, — пробормотал махдум и заплакал. — Опозорила она меня — умереть ей молодой! В глаза никому не смею теперь смотреть!

Одна из женщин в парандже всхлипнула и заплакала. Это была Нигор-аим.

Абдурауф-тункотар, у которого, как говорится, арбуз выпал из рук, стуча сапогами, пошел к выходу в сопровождении своих ясовулов. С помощью одного из них он сел на коня и отпустил повод. Поравнявшись с воротами, за которыми притаился Султанали, он окликнул его.

— Мирза Султанали, выходите! Сбежали, проклятые!

Султанали, изумленный, вышел на улицу.

— Ну? Неужели?

— Сбежали! — повторил тункотар, протягивая ему письмо. — Прочтите и верните мне, нужно показать его величеству.

…На следующий день Султанали пожал плоды своей верной, преданной службы хану: он получил должность главного писаря.

В этот вечер в келье при мечети снова люди. На полке в нише горит свеча; в сандале потрескивает древесный уголь, два хмурых муфтия сидят у сандала и греют руки над огнем. В одной из ниш лежат книги в толстых переплетах. Это «Толкование муллы Джами», «Догматы и каноны», «Родник мудрости», «Мусульманское право», «О благородных нравах». В нише у западной стены висит бумага, на которой вязью, в форме цветка, начертаны слова молитвы. На одном из пестро разрисованных колышков, вбитых в стену, висит чья-то чалма, большая, как котел многодетной вдовы.

Муфтий Шаходат помешал кочергой огонь и вздохнул всей грудью.