Абдулла Кадыри - Скорпион из алтаря

— Э, вы не поняли; помните, на днях мы ходили к одному человеку на дом?

— Да!

— Так вот этого человека, как друга Анвара, схватили и держат в качестве заложника! Его казнят, если Анвар не явится до завтра!..

Эти слова привели обоих джигитов в страшное смятение, в их глазах вспыхнули гнев и отвращение.

— Это не хан, это паршивый пес! — закричал Рахим. — Это все равно что если б я — преступник, а вместо меня казнили Шарифа. Ей-богу, это не хан, это пес!

Кобил прикусил губу и сделал знак молчать. Но взбешенный Рахим продолжал кричать:

— Это не хан, а грязное животное! А, что б ему, паскуде!..

— Тише, тише, — испугался Кобил. — Сумасшедший, какая польза от крика!

— А, чтоб ему, паскуде!

Кобил подбежал к дверям лавки и выглянул на улицу.

— Пусть и меня зарежет эта продажная тварь! Ах, чтоб ему!..

Рахим был подвержен приступам гнева. Кобил и Шариф хорошо знали это. Он не выносил несправедливости, кого бы она ни касалась, и мгновенно приходил в неистовство. Покричав еще некоторое время, Рахим успокоился.

Кобил тем временем закрыл дверь в лавку и вернулся к друзьям. Все трое некоторое время молчали.

— В этом бренном мире надо сделать хоть одно доброе дело, Кобил, — сказал Рахим, и глаза его вновь загорелись. — Где зиндан [101]этого гнусного хана?

— Зачем тебе зиндан?

— Нас трое, — сказал Шариф. — Сегодня же ночью мы или погибнем, или освободим беднягу!

Кобил многозначительно посмотрел на Шарифа, а Шариф, в свою очередь, улыбаясь, подмигнул Рахиму.

— Да что с тобой делается?

— Ничего! — ответил Рахим. — С чем уйдем мы с этого света? Умрем — что после нас останется? Богатство, что ли, или красотка жена?

— Да ничего от нас не останется! — подхватил, усмехаясь, и Шариф.

— Давайте руки, — сказал Рахим, протягивая обе свои Шарифу и Кобилу.

И оба, улыбаясь, подали ему руки.

— Даете слово? — продолжал Рахим.

— Даем! Верное слово, храбрый Рахим!

— Без шуток!

— Ну конечно!

— Ну, тогда все! — сказал Рахим, отпустив их руки. — Решено!

Друзья замолкли. С базара по-прежнему доносился шум. Где-то пели странствующие монахи, да рядом с лавкой, где сидели джигиты, продавец сбоя восхвалял жирный хасип [102].

Кобил-бай, сидя на подстилке, молча играл прутиком. Наконец он поднял голову и заговорил:

— Мне нужно кое-куда сходить.

— Например, куда?

— К ткачу, который вчера заходил за мной, и к брату.

— Зачем?

— Сначала надо выяснить, правда ли, что Султанали арестован. А если это правда, то посоветуемся с братом, как лучше действовать, чтобы не трудиться зря.

Шарифу понравилось решение Добила, и кивком головы он дал понять, что согласен с ним.

— Хорошо, иди! — сказал Рахим. — А мы пока будем точить наши кинжалы. Но долго не задерживайся, негодник!

Шариф и Добил усмехнулись: уж очень деловито Рахим все это сказал.

Добил покинул лавку.

Много есть волевых и храбрых женщин на свете. Иные из них даже храбрее мужчин. И все же, как бы ни была сильна их воля, они остаются в плену своих чувств. Вот хотя бы героиня нашего романа Рано. Она осмелилась восстать против тирании хана, сумела вовлечь в эту борьбу растерявшегося Анвара. Все это может служить примером даже для девушек нашего времени.

Однако и эта сильная волей девушка оказалась в плену чувств. Дело в том, что Анвар, посоветовавшись ночью с братом, решил в ближайшие дни бежать из Коканда в Ташкент. Рано тоже не жаль было распрощаться с Кокандом, но вдруг, когда все уже было решено, ее обуял страх. В то же время она задумала опасное дело: пробраться в сопровождении старухи хозяйки в свою махаллю и, спрятавшись за ворота чужого дома, вызвать туда на свиданье мать. Всю ночь продумывала она этот план и утром поделилась им с Анваром, весьма огорчив и обеспокоив его. Так и сидели они у сандала, дуясь друг на друга.

— Ты слишком поддаешься чувствам. Ведь нас на каждом шагу подстерегают опасности. Между нами говоря, твоей матери тоже нельзя довериться.

— Во-первых, — возражала Рано, — никто не узнает меня под паранджой! Это невозможно! А во-вторых, почему нельзя доверять маме?

— Ты бежала из дому… ты опозорила свою мать.

— Ничего подобного! Я хорошо знаю маму, она совсем не такая, как вы думаете!

— Ну хорошо, допустим, что тебя по дороге никто не узнает, и старуха сможет провести тайком твою мать, и матери можно довериться, — и все же, неужели ты не можешь ради меня отказаться от этого замысла, Рано! Душа моя, обещаю тебе, что, как только мы приедем в Ташкент, мы сейчас же напишем твоей матери письмо, расскажем ей все и попросим прощения.

Рано только заплакала в ответ и плакала долго-долго…

— Может быть, я уже никогда в жизни не увижу маму!

— Эх, Рано, Рано! — старался успокоить ее Анвар. — Ты думаешь, что Худояр проживет сто лет, а мы так и умрем в Ташкенте? Ему, может быть, не больше пяти лет осталось… А если будет свирепствовать, как сейчас, то и пяти не протянет… Жизнь показала, что, чем больше человек совершает насилий, тем меньше он живет. А если у тебя не хватит терпения ждать его смерти, то что-нибудь придумаем, вызовем маму в Ташкент или через некоторое время, когда обо всем немного забудется, сами вернемся в Коканд.

А Рано все плакала и молчала. Замолк и вконец измученный Анвар.

— Ну хорошо, не плачь! Еще два дня мы должны повременить с отъездом. Сегодня ночью придет мой брат, он должен закупить все, что нужно нам в дорогу. Да неизвестно, сможем ли мы выехать и послезавтра вечером. Так что можешь не торопиться. Может быть, мы еще что-нибудь придумаем. Но то, что ты хочешь сделать, очень опасно…

Рано облегченно вздохнула, осушила платком лицо, но продолжала молчать. Анвар улыбнулся, хотя выражение обиды еще не сошло с его лица, и шутливо погрозил Рано. В ту же минуту кто-то постучал несколько раз в стену, выходившую на улицу. Рано и Анвар напряженно прислушались и вопросительно посмотрели друг на друга.

— Это кто-то свой, — сказал Анвар, немного выждав. — Я договорился с Сафаром-ака, чтобы днем он стучался в стену Пойди скажи старухе, пусть откроет дверь.

Рано вышла из комнаты, и через несколько минут во дворе послышались чьи-то шаги. У Анвара забилось сердце, — что это Сафар вдруг явился в неурочное время?.. Дверь открылась, и вошел Сафар с Кобилом. Анвар глядел на них и ничего не понимал. У Сафара был беспокойный, взволнованный взгляд, и подозрения, шевелившиеся в душе Анвара и раньше, пробудились вновь.