Дэвид Эберсхоф - Девушка из Дании

- Как скучно провести неделю в постели, - говорила Лили, бросая подушку на ковер.

Если бы Герда посчитала свои картины, то обнаружила бы, что на данный у нее момент около ста работ с Лили: Лили купается в бассейне, Лили на свадьбе, Лили осматривает морковь на рынке. Но большая часть картин изображала Лили на фоне пейзажей, на вереске, в оливковых рощах, напротив голубого моря Каттегат. Глаза у Лили всегда карие и огромные, подчеркнутые тонким изгибом ее выщипанных бровей. Волосы заправлены за ухо, чтобы показать янтарную сережку, свисающую на шею.

Эйнар больше не писал.

- Мне трудно представить себе болото, - говорил он из своей студии, где были аккуратно сложены его холсты и краски. Он продолжал по привычке заказывать в Мюнхене бутылки с краской, хотя лучшие в мире краски продавались через реку в Севилье, где продавец держал вечно беременную кошку, чей вздутый живот касался пола. Вместе со своим хозяином кошке нравилось посещать человека по имени Дю Бруль, который часто говорил, что его козлиная бородка дергается, когда к нему приходит самая важная покупательница.

- Некоторые полагают, что дама не умеет рисовать, - сказал он, когда кошка влезла в коробку с бутылками краски, завернутыми в газетную бумагу, и постанывала, словно собралась рожать.

***

Центральная комната квартиры на улице Вьей Дю Тампль была достаточно большой для длинного стола и двух стульев для чтения у газового камина. В комнате стояла красная бархатная тахта, большая и круглая, с мягкой колонной, поднимающейся из ее центра, как в обувных магазинах, и дубовое кресло-качалка с коричневой кожаной подушкой, присланной из Пасадены.

Герда начала называть квартиру ”коттедж”, хотя с ее потолками и двустворчатыми дверьми с медными замками, отделяющими комнаты. квартира не была похожей на коттедж. Но почему-то эта квартира заставляла Герду вспоминать о коттедже на обочине Арройо-Секо, в который они с Тедди приехали после того, как покинули Бейкерсфилд. Солнечный свет, льющийся из кирпичного дворика, каждый день помогал просыпаться Тедди с новой идей о том, какой горшок выйдет из-под его колеса, или какие из двух цветов надо смешать для глазури. Когда они с Гердой жили там, Тедди работал быстро и свободно. В саду на заднем дворе росло дерево авокадо, которое приносило больше плодов, чем они могли съедать и раздать.

- Я хочу быть похожим на дерево авокадо, - сказал Тедди, - хочу постоянно что-то производить.

Теперь, в Париже, в коттедже, Герда думала о себе, как о дереве авокадо. Ее кисти, словно ветки, а картины с Лили - словно листья, которые продолжали падать и падать.

Некоторое время Герда сожалела, что Эйнар забросил свою карьеру. Многие его картины висели в квартире в красивых рамках. Они были постоянным и иногда печальным напоминанием об их перевернутых жизнях. Так было, по крайней мере, для Герды. Эйнар никогда не признавался, что скучает по жизни художника. Но Герда иногда скучала по нему, и ей было трудно понять, как человек, потративший всю свою жизнь на рисование, может просто остановиться. Она предположила, что его старое стремление - необходимость превратить холст в совокупность идей и страхов, - теперь воплотилось в Лили.

***

Через год после переезда Герды и Эйнара в Париж Ханс начал продавать картины с Лили. С появлением журналов имя Герды воспарило в Париже: в кафе вдоль бульвара Сен-Жермен, в салонах, где художники и писатели лежали на коврах из зебры, попивая дистиллированные ликеры из желтых слив. Герда пыталась держаться подальше от их круга, который собирался ночью на двадцать седьмой улице Де Флюса. Она относилась к ним с подозрением, и они это знали. Их ночные сплетни о том, кто из художников был или не был современным, не интересовали Герду. Она знала, что в их обществе остроумия и пустоты нет места для Лили и Эйнара. Но спрос на картины с Лили продолжался, и как только Герда почувствовала, что не успевает писать, у нее появилась идея. Она рисовала Лили в полях люцерны в сельской Дании. Позируя для такой картины, Лили стояла в студии, уперев руки в бедра. С портретом Лили Герда управлялась достаточно легко, хотя ей приходилось воображать на лице Лили мягкий датский солнечный свет, но фон поля с травой, растущей заспиной Лили, не очень интересовал Герду. Чтобы правильно нарисовать траву и далекие озера, Герде понадобилось бы несколько дней. Сначала должен был высохнуть горизонт, затем озера, затем первый слой травы, затем второй и третий.

- Ты не хочешь закончить это для меня? - однажды спросила Герда Эйнара. Стоял май 1929 года, и Эйнар отсутствовал весь день. Он вернулся в квартиру, сказав, что провел день в местечке Вогезы.

- Смотрел, как дети играют с воздушным змеем.

Он выглядел особенно худым в своем твидовом костюме и с пальто в руках.

- Все в порядке? - спросила Герда, развязывая ему галстук. Затем она пошла приготовить себе чашку чая. В плечах Эйнара Герда увидела печаль, новую меланхолию, которая была намного чернее, чем все, что Герда видела прежде. Они сжались. Его руки были холодными и безжизненными.

- Я не успеваю. Почему бы тебе не начать писать некоторые мои фоны? Ты лучше меня знаешь, как должно выглядеть поле люцерны.

Эйнар подумал об этом, сидя с Эдвардом VI на коленях. Его рубашка была помята, рядом с ним на столе стояла тарелка с грушами.

- Думаешь, я смогу? - спросил он.

Она провела его в свою мастерскую, и показала полузаконченный портрет.

- Я думаю, что на горизонте должно быть озеро с чайками, - сказала она.

Эйнар уставился на недорисованную картину. Он смотрел на нее безучастно, словно не узнавал девушку, изображенную на ней. Затем понимание медленно наполнило его глаза.

- Кое-чего нехватает, - сказал он, - да, должно быть озеро, а также одна ива, растущая у берега ручья. И, возможно, дом. Слишком далеко, на горизонте. Просто обозначь его как бледно-коричневое пятно. Но, возможно, там будет ферма.

Большую часть ночи Эйнар провел с картиной, пачкая краской рубашку и брюки. Герда была рада снова увидеть его за работой. Она уже начала думать о других картинах, которые могла бы разделить с Эйнаром. Даже если это означало, что Лили будет меньше появляться днем, Герда хотела, чтобы Эйнар работал. Готовясь ко сну, она слышала из своей мастерской звон стеклянных бутылок с краской. Она не могла дождаться утра, чтобы позвонить Хансу и сказать, что Эйнар снова пишет; что она нашла способ создавать еще больше картин с Лили.

- Ты никогда не поверишь, кто мне помогает, - скажет она.

Воспоминания трехлетней давности о Хансе на северном вокзале снова вернулись к ней. Это было, когда они с Эйнаром впервые приехали в Париж и записали в своей книжке лишь несколько адресов. Ханс ждал их на вокзале, в шубе из верблюжьей шерсти, словно бежевая колонна в толпе черной шерсти.