Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

Когда Корни впервые пришел в больницу, он в замешательстве остановился в дверях палаты, совершенно поглощенный тем, что увидел. Это была высокая длинная комната со множеством окон и рядами коек, на каждой из которых лежала женщина. Взад и вперед по проходу сновали молодые, крепкие, бодрые сестры. В обоих концах палаты, сверкавшей стерильной чистотой и безукоризненным порядком, в больших черных чугунных печках пылал веселый огонь. Банки с нарциссами и тюльпанами, казалось, говорили, что весна еще погостит здесь — как, впрочем, и печаль. (О, только не слишком долго. Встаньте! Встаньте же!) Сестра в халате, туго перетянутом в талии и свободном в груди, подошла к нему, весело поблескивая глазами. Он сказал, что пришел навестить жену.

— Фамилия?

— Бэрон.

— Бэрон? — переспросила сестра. — Она давно у нас?

— Нет, — ответил Корни, — недавно.

Легко ступая, сестра пошла навести справки, но тут Корни сам увидал Мегги, которая лежа махала ему рукой, и на цыпочках тихонько прошел к ее койке.

Поначалу Мегги пришлось здесь не по душе буквально все — койка, страшная печь подле нее, другие больные, сестры, даже человек, который один-единственный раз, улыбаясь всем больным и отпуская шутки, прошел с лестницей через палату, чтобы завести часы. Особенно донимал Мегги раскаленный уголь, который днем и ночью то и дело проваливался сквозь решетку и с грохотом падал на железный лист, — он прямо-таки не давал ей спать. Однако вскоре все переменилось. Сестры, врачи в белых халатах, другие больные, человек с лестницей — все были доброжелательны и дружелюбны, все ей нравились. Вот только к печке она никак не могла привыкнуть: всякий раз, когда кусок угля падал на железо, грохот вырывал Мегги из минутного забытья и ввергал в бездонную пучину ужаса. И пока случившаяся поблизости сестра не водворяла тлеющий уголь обратно, над подушкой Мегги висел такой едкий дым, что она боялась перевести дыхание. Этот постоянный страх не давал ей заснуть. Кроме грохота угля, были еще другие шумы: раздирающий уши хор голосов, звон, доносившийся откуда-то издалека, стоны больных на соседних койках, пронзительный скрежет бельевых корзин, которые няни волочат по полу, стук каблучков сестер, торопливо снующих между рядами коек. Вспоминая тишину и покой собственного дома, Мегги сперва даже плакала, но в конце концов успокоилась, а один раз, когда ночная сестра, увидев мышь, задрала юбки и с визгом бросилась вон из палаты, Мегги чуть не умерла со смеху.

Сидя возле нее, Корни говорил о всяких пустяках, о чем угодно, только не о ее болезни.

— У меня сегодня ужасная слабость, — вздохнет Мегги.

Он тоже вздохнет и нежно поглядит на нее.

— Я тебе говорил, что давеча ветер завалил старый сарай?

— Да что ты!

— Верно, завалил.

— Такая слабость — даже не уснуть никак.

— Знаешь, два дня назад встречаю я старого Дэна Чегуидена, он и говорит мне: «Корни, помнишь тот неполноценный саженец яблони, что ты мне как-то продал?» — «Как же, говорю, помню». — «Я дал тебе за него полноценный шиллинг, — это он мне, — да только яблонька-то не прижилась». — «Ну, Дэн, говорю, чего же ты хочешь за шиллинг?» — «Его цену, Корни, говорит, цену, вот чего я хочу». — «Так ведь ты же ее получил, Дэн». — «Нет, Корни, не получил: яблонька-то долго жить приказала, померла, значит». — «Ну, говорю, а почему бы тебе не сделать из нее трость, а, Дэн?» — «А где мне взять наконечник?» — это он мне. — «Господи, говорю, Дэн, что-то ты многовато хочешь за один шиллинг». Ну, он и примолк. «Постой-ка — говорит и стал скрести лысину, — постой-ка, за что, ты говоришь, тебя простить?» — «Не за что тебе меня прощать, Дэн, говорю. Ты с меня ни гроша не получишь!» — «Ну что ж, господин Корни, — говорит он мне, — ступай, обделывай свои делишки!» Я пожелал, чтоб ему жилось, как рыбнику зимой, на том мы и разошлись — вежливо так.

Мегги слабо улыбнулась и снова чуть слышно выдохнула:

— Ужасная слабость — даже не уснуть никак.

Через неделю после операции состояние Мегги вдруг резко ухудшилось, наступил кризис. Корни Бэрона спешно вызвали из дому и велели оставаться поблизости от больницы. Бедная изрезанная Мегги потихоньку шепнула ему, что теперь помочь ей может только одно — широко разрекламированные таблетки от кашля, которые неизменно выручали ее уже не первую зиму.

— Принеси мне их, Корни, на них теперь вся надежда.

До их фермы было далеко, поэтому он снял комнату у миссис Коттринг, но так ею и не воспользовался.

Конец был близок: смерть еще не постучала в дверь, но уже, шумно дыша, заглядывала в окно. Ночи Корни проводил на скамье в вестибюле больницы, а когда светало и, привычно подчиняясь однообразию раз и навсегда установленного таинственного распорядка, по коридорам начинали сновать люди, ему разрешали посидеть у постели Мегги, пока не наступало время идти завтракать к миссис Коттринг.

Так случилось и в этот день.

Корни сидел в столовой миссис Коттринг, машинально поглощая еду и предаваясь горестным размышлениям, когда в комнату вошла пожилая дама в серой шерстяной кофте, тощая, как вязальная спица. Глаза у нее были близорукие, волосы лежали какими-то странными завитками. Звали ее Флора Филд. Ни слова не говоря, она прошла к столику напротив и села спиной к Корни. Горничная подала ей апельсин, яйцо в розовом фланелевом чехольчике, тостер с гренками и чашку подогретого молока. Мисс Филд внимательно прочла несколько принесенных с собой писем и теперь сидела, глядя в окно. Неожиданно, но все так же не оборачиваясь, она сочувственно бросила:

— Какая неприятная погода!

— Н-да! — отозвался Корни. — Бог с ней.

— Конечно, конечно, — согласилась дама.

— Дождя за ночь выпало на полдюйма, — продолжал торговец.

— Неужели? — удивилась она.

— Это выйдет примерно четырнадцать тонн на акр.

— Господи! — воскликнула дама, расправляя салфетку. — Значит, на это есть своя причина.

А потом, когда мистер Бэрон доедал последний ломтик грудинки, а мисс Филд, сидя к нему спиной, занималась своим завтраком, каким-то образом выяснилось, что она по доброй воле постоянно и безвозмездно работает в больнице.

И в жизни и в делах Корни иногда сталкивался с весьма простыми явлениями, которые тем не менее с трудом укладываются в голове; поэтому, когда до него наконец дошло, что мисс Филд работает, не получая никакого жалованья, он счел за благо осведомиться, почему она избрала столь необычный род занятий. Может быть, она просто этим увлекается?

Мисс Флора весьма недвусмысленно пояснила, что она из хорошей семьи, получила воспитание, стоившее больших денег, и много путешествовала. Но путешествия больше ее не интересуют.

— Всю жизнь мне хотелось делать что-нибудь полезное, служить бедным людям. Я хозяйка своего времени, трачу его, как мне нравится, и очень довольна.