Альфред Коппард - Песнь в мире тишины [Авторский сборник]

— Знаю.

— Он немного напоминает нашего дворецкого. Тот тоже очень приличный человек. — Нэнна потягивала чай, рассеянно глядя на волны. — Похож на артиста, только уже давно женат. Правда, детей у них нет.

— У мистера Уоллека тоже нет детей, — заметила пепперкорновская няня.

— Да, нету. Между нами говоря, это неплохо. Ну, что такой человек, да еще в его-то годы, стал бы делать с детьми? Я, к примеру, ни за что бы на такое дело не пошла. Вот уж на что славные детишки Сэлли и Джимми, ничего не скажешь, и если до того дойдет, так я за них жизнь отдам; да только, по правде сказать, и они тоже бывают страсть какие несносные. Ты их холишь, нежишь, кормишь, поишь, а что толку? Да если бы мне больше никогда ни одного ребенка в глаза не видеть, я бы земно создателю поклонилась. И ничуть этого не стыжусь.

Пепперкорновская няня согласно кивнула.

— Собой они хорошенькие, — продолжала Нэнна, — да только такие лживые, такие драчуны — сущие змееныши. С утра до ночи одно мученье. Хозяйка, ее счастье, всего этого не видит, а уж пришлось бы ей самой от них такое терпеть, так она бы прямо… Уж не знаю, что и сказать. А ты их люби да обихаживай. Конечно, я в них души не чаю, но все же, как станут они надо мной изгиляться, такое зло разбирает! Помяните мое слово, не получится из них ничего путного, будь они хоть сто раз аристократы и богачи.

— Ну, вряд ли они хуже моих! — рассмеялась пепперкорновская няня.

— Вы их еще не видали во всей красе.

— Жизни из-за них не видишь. Нет, так дальше не пойдет. Долго я на этом месте не проживу. Сыта по горло.

И обе заулыбались мистеру Уоллеку, который поднялся на ноги и приветливо помахал им рукой.

— Пошел окунуться.

Грузный мистер Уоллек, осторожно ступая, шествовал к морю. Войдя в воду по щиколотку, он пригоршнями поплескал себе на грудь, а когда стало чуть глубже, сел на дно и стал бултыхаться.

— Во вкус вошел, а? — заметила Нэнна.

— Это ему полезно, — отозвалась ее подруга.

Мистер Уоллек плескался и барахтался на мелководье, а няни смотрели на него, тихо переговариваясь, и беседа их принимала все более интимный характер.

Тем временем празднично разодетые пары — дамы в красивых платьях и джентльмены в начищенных до блеска полуботинках и свежих воротничках — подходили к дверям лучших домов деревни. Пока дама звонила в звонок или стучала дверным молотком, каждый джентльмен считал своим долгом самолично повозиться со щеколдой у калитки. Затем горничная отворяла дверь, и гости торжественно шествовали в холл.

О, их ждут — они приглашены к чаю. Отобрав у джентльмена шляпу, горничная проводит их в гостиную. Едва они успевают вполголоса отпустить несколько язвительных замечаний по поводу нелепой мебели и невыносимо яркого ковра, как в комнату с распростертыми объятиями вплывает сияющая хозяйка, и начинается неподражаемо светский разговор о вещах, представляющих не больший интерес, чем прошлогодний снег.

Открывает его джентльмен.

— Я слышал, — говорит он, — и так далее, и тому подобное.

— Ах! — восклицает хозяйка. — Это просто возмутительно.

— Но это еще не все, — вступает гостья. — Муж-то был совсем… — и так далее, и тому подобное.

— Что вы говорите! — раздается голос хозяйки. — Неужели это правда? Ах, что за нравы!

Потом входит горничная с подносом, и благородное негодование (но отнюдь не аппетит) у гостей несколько ослабевает.

К этому времени мистер Уоллек уже вылез из воды и удаляется в кабину, а няни все еще сидят, предаваясь воспоминаниям.

— Мой муж мало бывал дома, — рассказывает Нэнна Джоузби. — Он служил помощником и все время проводил в море.

— Помощником?

— Да, на судне. Понимаете, это не простой матрос, но еще и не капитан, а вроде того. Потом стал бы и капитаном. Он плавал по всему побережью, заходил в разные страны, в Бельгию, к примеру, и я его редко видела. Но ведь чего не знаешь, о том и не жалеешь, верно? А как придет из плаванья, даже не приласкает, не то чтобы на шею броситься. Не такой он был человек. Зато тихий, добрый, не изменял мне никогда. Но уж обидчивый — не приведи бог! Любил, чтобы все в доме было прибрано, чистота наведена. Сидит, бывало, за ужином — а поесть он тоже любил — и рассказывает, какие раньше возил грузы. А чтобы обнять или приласкать — это никогда. А как он мне предложение сделал! Мы тогда часто бывали вместе: он не то что ухаживал за мной — не такой он был человек, а просто мы ходили смотреть на витрины магазинов, на гавань. И вот как-то вечером сидим мы тихо-тихо, сами знаете, как это бывает, а он, чувствую, кладет мне на плечи руку, да вдруг и говорит: «Ну, что, хочешь быть моей возлюбленной?». Прямо так и сказал! Господи, а я-то и не поняла, что это значит и чего он хочет. И так громко сказал. Правда, вокруг ни души, темень, да все равно, так нельзя — вдруг кто-нибудь проходил бы мимо.

— И что же вы ответили? — поинтересовалась пепперкорновская няня.

— Я сказала, что со мной так еще никто не смел говорить.

— А он что?

— Ну, сами знаете, как это бывает. Мы ведь такие беззащитные, верно?

— А потом?

— А потом мы вскоре поженились.

Пепперкорновская няня улыбнулась, но улыбка вышла чуточку кривая.

— Да вы, должно быть, влюблены друг в друга были.

— Ясное дело. Уж я-то его ой как любила. И прожили мы с ним два года, хотя, конечно, он все больше в плаванье ходил, и мне от него никакого беспокойства не было. Ровно два года. А потом он как-то ушел в плаванье и утонул. В Северном море. А день был тихий — ни тебе прилива, ни отлива, да и берег совсем рядом. Они только забросили сети — шел косяк сельди, рыбы видимо-невидимо, а он возьми и упади за борт, да в сетях и запутался. Команда туда-сюда, а когда наконец вытащили, он уже закоченел весь. Два года, и ни разу не приласкал, а потом вот так… Правда, чего не знаешь, о том и не жалеешь. Ну, может, и жалеешь, но не так уж сильно.

От этой грустной исповеди пепперкорновской няне стало немного не по себе. Ей захотелось утешить подругу.

— На вас это нисколько не отразилось.

В голосе ее прозвучала теплая нотка.

— Ах, что вы! — запротестовала Нэнна. — Разве я прежде такая была! Да, немало мне пришлось настрадаться.

Она смахнула с колен крошки и сидела, погрузившись в печальные размышления. Потом поправила на голове свою странную шляпку и неестественно громко рассмеялась:

— Как это он: «Хочешь стать моей возлюбленной?». Смешно, ей-богу. И до чего старомодно!

Отлив продолжался, и коса совсем выступила из воды. Вся ее песчаная поверхность была покрыта рябью, словно от непривычной наготы ее пробирала дрожь. Дети копались в сыром песке; какой-то чумазый мальчуган в чересчур свободных трусах пытался запустить синего змея, а змей никак не хотел взлетать. Мистер Уоллек вышел из кабины. Теперь на нем были светло-коричневые бриджи и тенниска, а с руки свешивалось голубое полотенце. Он подошел и присел рядом с нянями.