Ариадна Борисова - Божья отметина: Мать

— Спасибо, — смущенно пробормотала Мария и подтолкнула дочку к игрушке. — Вот подружка тебе, чтоб не скучала.

Кукла улыбнулась нарисованным ртом, веселыми бусинками-глазками, и тут же восторженным стуком откликнулся кулачок Изочкиного сердца.

Когда Мария ушла, девочка прижала куклу к груди и назвала сказочным именем — Аленушка. Имя ласкало слух мягким звуком «ль» (ль-юб-ль-ю, ль-еденцы, Ль-енин, Изо-ль-да). Изочка прикрыла ресницы, и в глазах раскрутился хоровод сарафанных девушек в березовой роще. Кукла продолжала улыбаться, живая, рожденная в теплых руках, а не в бездушном фабричном потоке среди множества двойников. Другой такой не было на свете.

— Майис рассказывала, — вспомнила Мария вечером, — раньше якуты, когда рождался ребенок, делали из бересты человечка, закутывали в тряпочку и куда-нибудь прятали. Человечек этот назывался «ого-кут» — детская душа человека. А когда в свое время приходила к человеку смерть, куколку находили и сжигали, чтобы душа человека очистилась.

— Что такое душа?

— Душа — это то, что у человека внутри.

— Кишки?

— То, что в сердце, маленькая ты надоеда и приставала.

— А что такое смерть?

— Когда человека больше нет на этом свете.

— Где же он тогда?

— На том свете, у смерти.

— А что он там делает?

— Ничего не делает, — рассердилась Мария. — Что за ребенок неугомонный!

— Папа у смерти?

Мария замолчала, не стала отвечать.

Осененная смутными догадками, Изочка замерла: раз ее папа где-то далеко, то, наверное, теперь папой станет дядя Паша? Это неплохо. Папу Изочка никогда не видела и не знает, какой он, а дядя Паша хороший и даже умеет рассказывать сказки. Но Мария покачала головой и достала из мешочка с документами фотографию отца. Изочка знала ее наизусть. На удивленном папином лице блестели большие, немножко выпученные глаза, а близкие к переносью брови поднялись крыльями чайки, будто фотограф показал что-то диковинное и в этот момент сделал снимок.

Мария сказала, что папа был гораздо лучше и красивее дяди Паши и очень-очень любил Изочку, но однажды ушел… умер.

Мария с тетей Матреной сидели в кухне и разговаривали. Изочка сначала играла у печки с Аленушкой, а потом нечаянно прислушалась: о чем это они?

— Ван Ваныч сковородку-то, значит, поставил со своей яичницей на газетку, — с оглядкой шептала тетя Матрена, — а на ней портрет, он и не заметил. А дно-то у сковороды жирное…

Интересно, почему она оглядывается и шепчет? В кухне больше ни кого нет.

— А тут Скворыхин возьми и зайди.

Этот худой и сутулый, как буква «г», Скворыхин, круглый год не снимающий своего облезлого треуха, живет возле общежития в землянке за дощатым забором. Забор дырявый, но высокий, из-за него видно только дым из печки зимой. Ребята зовут Скворыхина «злая собака», потому что на его калитке так написано. Он действительно ужасно злой и ненавидит детей. Все время кричит на них: «Не подходите к моему дому!» Будто у него настоящий деревянный дом, а не покрытая дерном и мхом землянка. Весь день слышно, как во дворе на проволоке гремит цепь. Это Мухтар туда сюда бегает, огромная, но совсем не злая собака. Ребята говорят, что Скворыхин ее плохо кормит, миска возле конуры всегда пустая. Когда он, заперев калитку, уходит на работу, кто-нибудь из мальчиков перелезает через забор и приносит Мухтару поесть.

— Надо же, я думала, этот Скворыхин ни к кому не ходит, — приглушенно сказала Мария. — Он ведь даже не здоровается ни с кем.

— А он и не ходит, тока вот к Ван Ванычу и шастал, — кивнула тетя Матрена. — Вроде они сызмальства знакомы. То, бывало, за спичками к нему притащится, то за солью. И ведь все равно не здоровался, гадина такая. «Дай-ка, — грит, — спичек» — и все. Ни тебе пожалуйста, ни спасиба. А тут увидал сковороду-то на той газете с портретом, да как зазыркал, как завозил буркалами! Ван Ваныч после ко мне пришел, рассказал, смурной весь. Как чуял…

— И что?! — Мария прижала ладонь ко рту.

— Ну и поскакал Скворыхин, и про обжиренный тот портрет натрепал кому надо, скотина, гадина такая, чтоб он сдох!

— А Ван Ваныч?

— Что Ван Ваныч? Пришли с наганами посредь ночи, газетку ту с пятном отыскали. В тюрьме сидит теперь. А может, и стрелянули его. Почитай, два года ни слуху ни духу.

— И когда это кончится! — простонала Мария.

— Осподи, миленька моя, — пригорюнилась тетя Матрена, — когда рак на горе свистнет… А какой хороший мужик был, достойный, тихой, куда лучшей моего покойного Кешки. Мы тока-тока сюда переехали, за полгода перед вами, первые вселились. Ван Ваныч за мной сразу ухаживать стал, а я раздумывала. Не хотелось так скоро, чай, не молоденька, да еще боялась, что Мишка заартачится, шибко убивался по отцу. Эта сволочь Скворыхин, чтоб он сдох, мандавошка проклятая, всю мою жизнь испоганил. Мы бы с Ванычем душевно жили. А его комнату Пал Пудычу тут же и отдали. Про него ничего не скажу, тоже мужик неплохой. И, сдается мне, миленька моя, он к тебе клинья подбивает.

Мария увидела, что Изочка слушает очень внимательно, даже рот открыла, ойкнула и громко сказала:

— Доча, принеси-ка картошки, почищу.

— Привет юному поколению, — пророкотал веселый дядя Паша, возвращающийся с работы. — Как жизнь молодая?

— Жизнь — хорошо! — в тон ему бодро ответила Изочка. — А что такое клинья?

— Клинья — это, как его… — задумался дядя Паша. — Ну, это такие острые железные или деревянные штуки, которые куда-нибудь вбиваются. А еще клином называют военную операцию. Или небольшой земельный надел. Или вот у нашего соседа Петра Яковлевича бородка острая, так про нее можно сказать, что она клинышком.

— А какие из этих клиньев вы подбиваете к моей маме?

— Что?!

Щеки, уши и даже шея у дяди Паши стали красные-красные.

— Я?! К твоей маме?! Кто сказал?

— Тетя Матрена. Только она не мне, маме сказала.

— А ты, конечно, подслушивала, ай, как нехорошо!

Пунцовый дядя Паша погрозил пальцем.

— Ничего я не подслушивала, — обиделась Изочка. — Мне теперь, когда взрослые разговаривают, уши, что ли, все время затыкать? И спросить нельзя…

— М-да, куда ни кинь — всюду клин, — согласился дядя Паша. — Такая уж ваша детская участь. А то, что я к твоей маме с клиньями подхожу, так это, честно сказать, правда. Но только они не те, что я тебе перечислил. Эти клинья совсем другие.

Из кухни в коридор выглянула Мария, кивнула дяде Паше:

— Здравствуйте, Павел Пудович, — и накинулась на Изочку: — Куда ты запропастилась? Жду ее, жду…

— Ой, забыла, — заторопилась Изочка. — Сейчас, мам!

— Извиняй, Мария, — сказал дядя Паша. — Это я ее задержал, мы тут об одном деле договаривались, — и подмигнул Изочке.

— О чем вы так долго разговаривали? — подозрительно спросила Мария, когда Изочка принесла картошку.