Ариадна Борисова - Божья отметина: Мать

Наталья Фридриховна раскрыла ладони:

— Вон какие руки большие. Рабочие руки. Девка я была видная, а рук своих всегда стыдилась. Так вот, как сядем на мель, спускаемся в воду и давай карбаса плечами толкать. И дальше плывем… В Якутске в хорошее место попали — на опытную сельскохозяйственную станцию. Пришло время, я замуж за Семена вышла. Жили неплохо. И вдруг страшные слухи: одного забрали, другого расстреляли. Начальника станции посадили. Тут и на нас беда свалилась: на отца дело завели. Мы хотели уехать, да не успели, заболел отец и вскорости умер. Мать говорила: «Какое счастье, что хоть не в тюрьме, на своей кровати». Потом маму вызвали в НКВД — и с концами. За что взяли, что с ней стало, сколько я ни выясняла, — никто толком не мог сказать. У меня как раз Петечка мой родился. А там и война началась. Семен на фронт ушел. Жить негде, я с ребенком в юрте на окраине ютилась, а в ней двадцать шесть человек. Обовшивели, износились, изголодались. Да вы и сами через это прошли…

— Да… — вздохнула Мария. — Не приведи Господь…

— Неожиданно мне повестка приходит, — продолжала Наталья Фридриховна, — явиться туда-то такого-то числа. Ну, пошла я. Мужик в кабинете встретил, на вид приятный такой, блондинистый, глаза голубые. Энкэвэдэшник. «Вы, — говорит, — по национальности австриячка?» — «Да, — отвечаю, — отец был австрийцем, а мать русская. А что вам от меня нужно?» Он чего-то сразу озверился, заорал: «Это я здесь вопросы задаю!» Я говорю: «Ну и задавайте свои вопросы». А он как ударит по щеке… «Говори, — кричит, — где записи твоего отца-шпиона о станционных опытах?!» Измолотили меня так, что света белого невзвидела. Кинули в одиночку всю в крови. Я бы покричала, плевать уж и на то, что еще накостылять могут, да губы разбиты, и передние мои зубы в кабинете у энкэвэдэшника на полу лежать остались… В голове одна мысль крутится — как там Петечка?

Наталья Фридриховна всхлипнула. Снова стаканы глуховато стукнули друг о друга.

— Продержали меня неделю. Больше не колотили, а убить почему-то не убили. Спрашивали только. Да поняли, видать, что без толку, и выпустили. Приползла я в юрту, а там… все молчат… Скончался от голода Петечка… Говорят, все к двери ручки тянул и плакал, все плакал… Не баба я теперь, не рожаю — отбили все нутро. Больше не вызывали, а лучше бы прикончили тогда… А вы говорите — за что я его ненавижу… Это он, слуги его окаянные, по моему животу, по жизни моей сапогами прошлись!

Мария молча наливала остатки вина в стаканы.

— Тоску нагнала. — Наталья Фридриховна судорожно вздохнула.

— Ну что вы. Миллионы людей сегодня свое вспоминают. Есть что вспомнить. Такой день…

— Беда всенародная! Отец народов!

Наталья Фридриховна с силой сжала стакан, аж костяшки пальцев побелели. Стакан оказался крепким, не сломался.

Мария задумчиво сказала:

— А знаете, я ему по-своему благодарна. Нас тогда в одночасье увезли. В теплушках, как скот, нары сколотили в три яруса, а все равно сесть негде… Выслали за несколько дней до войны. А тех родственников Хаима, что не успели из города выбраться, нацисты уничтожили — всех до одного. Так что, можно сказать, он нас от смерти спас, увел из-под носа у Гитлера… До сих пор удивляюсь, почему Хаима в лагерь не отправили, как других мужчин. Что-то, видимо, заело в их машине…

— Я вас понимаю, но как вы можете так говорить! — шепотом закричала Наталья Фридриховна. — Как можно быть благодарной этому человеку?! Нет, не человеку, сатане, дьяволу! Ах, давайте по последней — за всех ни за что загубленных, за мою маму, за вашего Хаима… Даже не верится — Сталин умер!

Мария взяла Изочку на базар — покупать ей портфель для школы, а себе ботинки. Прихватили с собой горшочек — тетя Матрена заказала сметаны. Базар находился на улице с большими зелеными воротами. С одной стороны в ворота вливался праздничный людской ручей, с другой вытекал маленький ручеек, а внутри все было сплошь забито людьми. Прямо у входа старик с длинной белой бородой продавал самодельные деревянные игрушки, расписанные яркими красками. Тут и клоун, скачущий по лесенке вверх-вниз, и медведь с мужичком бревнышко пилили, и рыбак забрасывал удочку, на которую клевала рыбка с красным хвостиком. Изочка постояла рядом, вздохнула: все равно мама не купит.

Над базаром будто гигантский рой ос вился, такой стоял гул. Люди беспорядочно топтались на месте, торговались, кричали и смеялись. По краям сгрудились телеги с сеном и дровами. Пряно пахло теплой землей и подвяленной на солнце зеленью. Высились горы мешков с картошкой, белела крупноголовая капуста, скрипящая в руках продавцов, как снег. Черная смородина, подернутая матовым дымком спелости, пускала на жаре сок в ведра. А рядом — диковинные красные ягодки, похожие на крупную рябину, Изочка никогда таких не видела.

— Мама, смотри, какие ягодки!

— Это не ягодки, это помидоры.

— Чего ж маленькие?

— Сорт такой.

— Что такое сорт?

— Дома объясню, сейчас некогда.

— А это что — такое большое?

— Тыква.

— Мам, купим, а?

— Отстань. Дорого.

— Мам, давай купим! Вдруг там карета!

— Какая еще карета? — не поняла Мария.

— Золушкина!

— Дурочка, — рассердилась Мария. — Скоро в школу, а она в Золушку верит.

— Ты же сама рассказывала!

— То сказка была.

— В сказке все понарошку?

— Да.

— Значит, неправда? Совсем-совсем, ни капельки?

— Да, да, горе мое почемучное! Столько цыган — того и гляди, сумку стащат, а тут ты лезешь.

— А что будет, если стащат?

— Ничего не будет! Ни тебе портфеля, ни мне ботинок!

В вещевом ряду колобродило и волновалось настоящее столпотворение. Молодая женщина, одетая не по сезону в новую телогрейку, бережно качала в руках тяжелый мохнатый тулуп, словно больную овцу.

— Носки, носки, варежки, — на одной ноте тоскливо голосила маленькая седая старушка.

Изочка высмотрела портфель — темно-желтый, из настоящей кожи, тисненной в мелкую пупырышку, потертый и сбоку чуть надтреснутый, зато с замочком. Мария не стала торговаться с дяденькой в очках на веревочке, который продавал портфель, взяла сразу. А потом Мария купила себе черные с высокой шнуровкой ботинки и заказанную сметану.

Наконец они втянулись в вытекающий из ворот людской ручеек и пошли домой.

Возле старинной башни у водокачки толпились какие-то черные люди. Все тетеньки в цветастых юбках и фартуках, у многих на руках маленькие дети. Дяденьки бородатые, а у одного в ухе большая круглая серьга.

— Вот они, цыгане, — шепнула Мария, увлекая Изочку в сторону. — Легки на помине. Целый табор.

Тетка с толстыми синеватыми губами и маленькими усиками под носом протянула к Марии закутанного в шаль ребенка:

— Красавица, совсем нечего есть. Пухнем с голоду. Давай я тебе погадаю, все, что будет, расскажу!