Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Откуда ты знаешь, если тебе неизвестно, что это?

– Догадываюсь по тому , как ты об этом говоришь.

– Ладно, тогда я не буду от тебя таиться. Пилар сказала мне, что завтра мы все умрем и что ты знаешь это не хуже ее, но что для тебя это совсем не важно. Она это сказала не в осуждение тебе, наоборот, с восхищением.

– Она так сказала? – переспросил Роберт Джордан. Вот сука безмозглая, подумал он, но вслух сказал: – Все это ее цыганские бредни. Такое болтают старухи-торговки на базаре да всякие паникеры, вечно торчащие в кафе. Дерьмо все это собачье. – Он почувствовал, как взмокли его подмышки и пот заструился по бокам. «А, боишься, значит?» – сказал он себе, а вслух произнес: – Она просто суеверная сука, и язык у нее без костей. Давай лучше говорить о Мадриде.

– Значит, ничего такого ты не знаешь?

– Конечно, нет. Не повторяй эту мерзость. – На самом деле он употребил более крепкое и грубое словцо.

Но, снова заговорив про Мадрид, он уже не смог предаться фантазиям. Теперь он просто лгал девушке и себе, чтобы скоротать ночь перед боем, и прекрасно отдавал себе в этом отчет. Он делал это с удовольствием, но восторг веры в сказку прошел. И тем не менее он продолжал:

– Я вот подумал о твоих волосах, о том, что с ними можно сделать. Видишь, они отрастают у тебя по всей голове и становятся как мех у пушистого зверя, это очень красиво, и так приятно ощущать, как они пригибаются под рукой, а потом снова встают, как колосья на ветру.

– Погладь их.

Он погладил и не стал отнимать руки, продолжал говорить, уткнувшись губами в ложбинку у нее на шее и чувствуя, как у самого в горле встает ком.

– Но в Мадриде мы вместе пойдем в парикмахерскую, и там тебе аккуратно подстригут их на висках и на затылке, как обычно стригут меня; в городе это будет выглядеть лучше, пока они не отрастут подлиннее.

– Я стану похожа на тебя, – сказала она и притянула его к себе, – и мне никогда не захочется изменить прическу.

– Нет. Твои волосы будут постоянно расти, а эта стрижка нужна только для начала, чтобы вид был аккуратный, пока они не отросли. Сколько времени понадобится, чтобы они снова стали длинными?

– Совсем длинными?

– Нет. До плеч. Мне хочется, чтобы они были у тебя до плеч.

– Как у Гарбо в кино?

– Да, – сказал он хриплым голосом.

Теперь сказка стремительно возвращалась, и он с удовольствием отдавался ей. Она овладела им снова, и он продолжал:

– Они будут ровно свисать у тебя до плеч и завиваться на концах, как морские волны; цветом они будут – как спелая пшеница, а лицо – как старинное золото, а глаза – того единственного цвета, который сочетается с твоими волосами и кожей, – золотистые с темными крапинками; и я отведу твою голову назад, посмотрю в эти глаза и крепко прижму тебя к себе…

– Где это будет?

– Где угодно. Там, где мы окажемся. Сколько времени понадобится, чтобы твои волосы отросли?

– Не знаю, я их никогда раньше не стригла. Но, думаю, через полгода они будут уже закрывать уши, а через год станут такими, как ты хочешь. Но знаешь, что будет еще до того?

– Ну, скажи.

– Мы будем сидеть на твоей знаменитой большой чистой кровати в твоей знаменитой комнате в твоем знаменитом отеле и смотреть в armoire [136] Шкаф, гардероб ( фр .). с зеркалом, и в нем будешь ты и буду я, и я повернусь к тебе вот так, обниму тебя вот так и поцелую вот так.

Потом они лежали в темноте, тесно прижавшись друг к другу, не шевелясь; сгорая от мучительной боли, оцепенев, крепко обнимая ее, Роберт Джордан словно обнимал в этот момент все то, чему, как он знал, не суждено сбыться, но наперекор всему продолжал говорить:

– Крольчонок, мы не всегда будем жить в отеле.

– Почему?

– Мы можем снять квартиру в Мадриде, на той улице, которая идет вдоль парка Буэн-Ретиро. Я знаю одну американку, которая до начала движения сдавала там меблированные квартиры, и знаю, как снять такую квартиру по той же цене, что и до начала движения. Там есть квартиры, выходящие на парк, из их окон можно обозревать его весь: чугунную ограду, цветники, дорожки, посыпанные гравием, зеленые газоны, расходящиеся от них во все стороны, деревья, отбрасывающие густую тень, и множество фонтанов, а каштаны будут как раз цвести. В Мадриде мы сможем гулять по парку и кататься на лодке по озеру, если в нем снова будет вода.

– А почему ее сейчас нет?

– Ее откачали в ноябре, потому что она служила бы опознавательным знаком для бомбардировщиков во время налетов. Но теперь, думаю, озеро снова заполнено. Хотя не уверен. Но даже если оно все еще сухое, мы можем совершать прогулки по всем другим частям парка, а там есть одно место, которое похоже на сказочный лес: в нем собраны деревья со всех концов земли, и на каждом – табличка с названием и рассказом про то, что это за дерево и откуда привезено.

– А еще мне хочется сходить в кино, – сказала Мария. – Но деревья – это очень интересно, я с твоей помощью выучу их все, если смогу запомнить.

– Этот лес – не музей, – сказал Роберт Джордан, – деревья растут в естественной среде. И еще там есть холмы, а часть парка представляет собой настоящие джунгли. А за парком – книжный базар: вдоль тротуаров расставлены сотни киосков, где торгуют подержанными книгами; после начала движения их появилось очень много – воры растаскивают книги из разбомбленных домов, из разграбленных домов, принадлежавших фашистам, и приносят на этот базар. Я мог бы дни напролет бродить вдоль тамошних прилавков, как когда-то, до начала движения, если только у меня будет в Мадриде свободное время.

– А пока ты будешь ходить по книжному базару, я займусь квартирой, – сказала Мария. – У нас хватит денег на прислугу?

– Конечно. Я могу нанять Петру, которая работает там, в отеле. Если она тебе понравится. Она хорошо готовит и очень опрятная. Я бывал в гостях у журналистов, для которых она готовила. У них в номерах были электрические плитки.

– Можно ее, если хочешь, – сказала Мария. – А могу я сама кого-нибудь найти. Но ты не будешь все время пропадать на работе? Скажи, а мне разрешат ездить с тобой на такие задания, как это?

– Может, я получу работу в Мадриде. На этой я уже очень давно, и в движении участвую с самого начала. Так что, может быть, меня теперь оставят в Мадриде. Я никогда не просил об этом, всегда либо сражался на фронте, либо выполнял такую работу, как эта.

Знаешь, до встречи с тобой я вообще никогда ни о чем не просил. Мне ничего не было нужно. Я и не думал ни о чем, кроме движения и того, чтобы победить в этой войне. Это правда – я был совершенно бескорыстен в своих стремлениях и много работал. А теперь я люблю тебя и… – он говорил, полностью отдавая себе отчет в том, что тому, о чем он говорит, не бывать, – …я люблю тебя так же, как люблю все то, за что мы сражаемся. Я люблю тебя так же, как люблю свободу и достоинство, право всех людей иметь работу и не голодать. Я люблю тебя так же, как люблю Мадрид, который мы защищали, и всех своих товарищей, которые погибли. А их много погибло. Много. Много. Ты даже представить себе не можешь, как много. Но тебя я люблю так, как люблю то, что люблю больше всего на свете, и даже еще сильнее. Я очень люблю тебя, крольчонок. Больше, чем можно выразить словами. То, что я сейчас говорю, – лишь малая толика, но я хочу, чтобы ты знала. У меня никогда не было жены, но теперь моя жена – это ты, и я счастлив.