Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Ах ты, милая, – сказал он. – Я люблю тебя. Слышишь? А теперь, крольчонок, мы должны поспать. Потому что мне надо встать задолго до рассвета, а рассвет в этом месяце наступает уже рано.

– Значит, это ничего – ну, то последнее, что я тебе сказала? Мы все равно сможем пожениться?

– Мы уже женаты. Я только что женился на тебе. Ты моя жена. Ну, спи, мой крольчонок, потому что времени осталось мало.

– И мы правда поженимся? Это не просто разговор?

– Правда.

– Тогда я буду спать, а если не засну, буду думать об этом.

– Я тоже.

– Спокойной ночи, мой муж.

– Спокойной ночи, – ответил он. – Спокойной ночи, жена.

Он услышал ее спокойное ровное дыхание и понял, что она заснула, а сам лежал без сна, очень тихо, боясь пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Он думал о том, чего она ему не рассказала, кипел от ненависти и радовался тому, что утром будет убивать. Но я не должен воспринимать это как что-то личное, подумал он.

Только как от этого удержаться? Я знаю, что мы тоже творили над ними ужасные вещи. Но это потому, что мы были невежественны и по-другому не умели. А они делали это сознательно и намеренно. Те, кто этим занимался, были последними цветами их системы воспитания. Цветом испанского рыцарства. Что за народ! Что за сукины дети, начиная с Кортеса, Писарро, Менендеса де Авилы, через Энрике Листера до Пабло! И какой удивительный народ. Во всем мире нет народа лучше и хуже их. Более доброго и более жестокого. Кто может их понять? Не я, потому что, если бы я их понял, я бы простил все. Понять – значит простить? Это неправда. Идея прощения преувеличена. Прощение – христианская добродетель, а Испания никогда не была христианской страной. Здесь всегда, внутри самой церкви, существовал свой особый идол для поклонения. Otra Virgen más [141] Еще одна, другая Непорочная Дева ( исп .). . Наверное, именно поэтому они испытывают такую потребность надругаться именно над девственницами – дочерьми своих врагов. Конечно, в испанских религиозных фанатиках это засело глубже, чем в народе. Народ отдалялся от Церкви, потому что Церковь всегда была спаяна с властью, а власть всегда была гнилой. Это единственная страна, до которой Реформация так и не добралась. Вот они до сих пор и расплачиваются за свою инквизицию.

Да, тут есть о чем подумать. Чтобы отвлечься от тревожных мыслей о работе. Это разумней, чем притворяться. Господи, сколько же ему сегодня пришлось притворяться! И Пилар весь день притворялась. Ну конечно. Что такого, если завтра их убьют? Какое это будет иметь значение, притом что мост будет взорван как положено? Это единственное, что им нужно завтра сделать. Да никакого.

Нельзя заниматься этим до бесконечности. Вечной жизни никто никому не обещал. Может, за эти три дня я прожил всю свою жизнь, подумал он. И если это так, то я бы хотел провести последнюю ночь по-другому. Но последние ночи никогда не бывают такими, как хочется. Ничто последнее хорошим не бывает. Впрочем, нет, иногда бывает – последние слова. «Да здравствует мой муж, мэр этого города» – хорошо сказано.

Он знал, что хорошо, потому что от этих слов, когда он произнес их про себя, у него по всему телу побежали мурашки. Он склонился и поцеловал Марию, она не проснулась. И тогда он очень тихо прошептал по-английски: «Я хотел бы жениться на тебе, крольчонок. Я очень горжусь твоей семьей».

Тем же вечером в Мадриде, в отеле «Гейлорд», было много народу. К воротам отеля подкатила машина с закрашенными синей известью фарами, из нее вышел маленький человек в черных кавалерийских сапогах, серых бриджах и коротком сером френче, застегнутом под горло; двое часовых отдали ему честь, открывая дверь, он откозырял им в ответ, кивнул агенту тайной полиции, сидевшему за стойкой портье, и вошел в лифт. Внутри мраморного вестибюля, по обе стороны от двери, на стульях тоже сидели двое часовых, эти лишь подняли головы, когда маленький человек проходил мимо них, направляясь к лифту. Их обязанностью было ощупывать всех незнакомых им лиц от подмышек до боковых карманов брюк на предмет наличия оружия; если таковое имелось, его следовало на время посещения сдать портье. Но этого коротышку в кавалерийских сапогах они прекрасно знали, поэтому лишь мельком взглянули на него, когда он проходил мимо.

Апартамент, в котором он жил, был набит людьми. Люди сидели, стояли повсюду, вели беседы друг с другом, как в любой гостиной во время приема гостей; мужчины и женщины пили водку, виски с содовой и пиво из маленьких стаканов, все это разливалось из больших кувшинов и графинов. Четверо мужчин были в военной форме. Остальные – в легких куртках из плащевой ткани или в кожаных; на трех из четырех женщин были простые повседневные платья, на четвертой, тощей до изнеможения и смуглой, – что-то вроде женского, с юбкой, варианта милицейской формы строгого покроя и высокие сапоги.

Войдя в номер, Карков сразу же направился к женщине в форме, поклонился ей и пожал руку. Это была его жена, он сказал ей по-русски что-то, чего никто не разобрал, и на миг надменность, явно читавшаяся в его взгляде, когда он вошел, исчезла. Но тут же вернулась, как только он заметил темно-рыжую копну волос и чувственно-томное лицо хорошо сложенной девушки, которая была его любовницей; он подошел к ней быстрым четким шагом, поклонился и пожал руку так, что невозможно было не заметить подражания тому, как он приветствовал жену. Жена не посмотрела ему вслед, когда он пересекал комнату. Она стояла и беседовала по-русски с высоким привлекательным испанским офицером.

– Твой знаменитый возлюбленный что-то немного раздался, – говорил между тем девушке Карков. – Все наши герои к концу первого года войны начали толстеть. – Он не смотрел на человека, о котором говорил.

– Ты так уродлив, что способен ревновать даже к жабе, – весело ответила ему девушка. Она говорила по-немецки. – Можно мне с тобой завтра в наступление?

– Нет. Да и наступления никакого не будет.

– Все знают про наступление, – возразила девушка. – Так что нечего делать из него тайну. Долорес едет. Ну и я поеду с ней или с Карменом. Туда много народу собирается.

– Можешь ехать с кем угодно, кто тебя возьмет, – ответил Карков. – Я – нет. – Потом, посерьезнев, он посмотрел на девушку и спросил: – Кто тебе рассказал? Отвечай точно.

– Рихард, – так же серьезно ответила она.

Карков пожал плечами и отошел, оставив ее в одиночестве.

– Карков, – голосом человека, страдающего несварением, окликнул его мужчина среднего роста, с серым тяжелым обрюзгшим лицом, мешками под глазами и отвисшей нижней губой. – Слышали хорошую новость?

Карков подошел к нему, и мужчина сказал:

– Я сам только что узнал, еще и десяти минут не прошло. Это замечательно. Фашисты весь день сражались под Сеговией со своими. Им пришлось усмирять мятежников, ведя огонь из автоматов и пулеметов. А к полудню они уже бомбили с самолетов собственные войска.