Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– В самом деле? – сказал Карков.

– Это точно, – подтвердил человек с набрякшими глазами. – Новость – от самой Долорес. Она только что была здесь и пребывала в состоянии такой радостной экзальтации, в каком я ее еще никогда не видел. У нее прямо лицо сияло от такой новости. Это знаменитое лицо… – радостно продолжал он.

– Это знаменитое лицо, – повторил Карков голосом, лишенным всякого выражения.

– Если бы вы только слышали ее! – продолжал, не смутившись, человек с одутловатым лицом. – Ее глаза излучали прямо-таки какой-то нездешний свет, а голос звучал так, что невозможно было усомниться в ее уверенности. Я собираюсь написать об этом в «Известиях». Для меня это было одним из величайших моментов нынешней войны – услышать этот знаменитый голос, в котором смешались жалость, сострадание и правда. Господи, она вся светилась этой правдой, как истинно народная святая. Не зря ее прозвали La Pasionaria [142] Пламенная, страстная ( исп .). .

– Не зря, – бесцветным голосом сказал Карков. – Вам бы следовало начать писать статью для «Известий» прямо сейчас, пока это восхитительное впечатление не потускнело.

– Шутить над этой женщиной неуместно. Даже такому цинику, как вы, – сказал человек с одутловатым лицом. – Были бы вы здесь – сами бы увидели это лицо и услышали бы этот голос.

– Этот великий голос, – сказал Карков. – Это великое лицо. Опишите же все это. Не надо рассказывать мне. Не растрачивайте на меня целые абзацы готовой статьи. Идите и сейчас же все запишите.

– Ну, не прямо же сейчас.

– По мне, так лучше прямо сейчас, – ответил Карков, посмотрел на собеседника и отвел взгляд. Человек с одутловатым лицом постоял еще минуту-другую, не выпуская из рук стакан с водкой, перед его глазами, под которыми набрякли тяжелые мешки, словно все еще стояла та прекрасная сцена, свидетелем коей он недавно был, потом он покинул комнату и отправился писать.

Карков подошел к другому мужчине, лет сорока восьми, с бледно-голубыми глазами, редеющими светлыми волосами и иронично изогнутыми губами под щеточкой светлых усов, он был невысок ростом, коренаст и жизнерадостен на вид. На нем был военный мундир. Он был венгром и командовал дивизией.

– Вы были здесь, когда приезжала Долорес? – спросил у него Карков.

– Да.

– Так что там произошло?

– Вроде бы фашисты воюют друг с другом. Чудесно, если правда.

– Что-то много кругом болтовни о завтрашнем.

– Да, возмутительно. Расстрелять бы всех журналистов, а заодно и бо́льшую часть тех, кто сейчас здесь толчется, ну и уж конечно, этого непотребного немецкого интригана Рихарда. А вместе с ним того, кто поручил командование бригадой этому досужему фигляру. Вероятно, нас с вами тоже следовало бы расстрелять. Вполне вероятно. – Генерал расхохотался. – Только вы никому не подавайте такую идею.

– Я о подобных вещах вообще не люблю распространяться, – ответил Карков. – Тот американец, который иногда бывает у меня, сейчас там. Вы его знаете – Джордан, он работает с партизанскими отрядами. Он как раз в тех местах, где якобы произошло то, о чем тут болтают.

– Ну, тогда он должен был бы прислать донесение об этом сегодня вечером, – сказал генерал. – Мое присутствие там не приветствуется, а то бы я съездил и все для вас разузнал. Этот американец ведь работает с Гольцом, да? Ну, так вы же завтра увидитесь с Гольцом.

– Рано утром.

– Только держитесь от него подальше, пока все не пойдет хорошо, – сказал генерал. – Он вас, шельмецов, терпеть не может так же, как я. Хотя у него характер куда покладистей моего.

– Но все же, что это было, как вы…

– Возможно, фашисты проводили маневры, – ухмыльнулся генерал. – Посмотрим, удастся ли Гольцу завтра устроить им свои маневры. Пусть Гольц попытает удачи. Под Гвадалахарой мы им неплохие маневры устраивали.

– Я слышал, вы тоже отбываете, – сказал Карков, обнажая в улыбке гнилые зубы.

Генерал вдруг рассердился.

– Да, я тоже. Теперь уже и обо мне болтают. Ничего нельзя сохранить в секрете. Чертовы сплетники. Нашелся бы хоть один человек, умеющий держать язык за зубами, он мог бы спасти страну – если бы сам поверил в то, что может это сделать.

– Ваш друг Прието умеет держать язык за зубами.

– Но он не верит в победу. А как можно победить, не веря в народ?

– Вам виднее, – сказал Карков. – Пойду немного вздремну.

Он покинул прокуренную, гудящую сплетнями гостиную и направился в располагавшуюся позади нее спальню, там он сел на кровать и стянул сапоги. Гул голосов из гостиной доносился и сюда, поэтому он плотнее закрыл дверь и открыл окно. Он не дал себе труда раздеться, поскольку уже в два часа предстояло выезжать через Кольменар, Серседу и Навасерраду на фронт, где Гольц на рассвете должен был начать наступление.

Было два часа утра, когда Пилар разбудила его. Почувствовав прикосновение, он в первый момент подумал, что это Мария, поэтому перекатился на бок лицом к ней и сказал: «Крольчонок». Но тут Пилар тряхнула его за плечо своей здоровенной рукой, и сон вмиг слетел с него, его ладонь уже сжимала рукоятку револьвера, лежавшего у его голого правого бедра, и сам он был – как револьвер со взведенным курком.

Разглядев в темноте, что это Пилар, он посмотрел на свои наручные часы, светящиеся стрелки располагались под острым углом справа от верхней точки циферблата; поняв, что еще только два часа, он спросил:

– Ты чего, женщина?

– Пабло ушел, – ответила ему великанша.

Роберт Джордан натянул брюки и обулся. Мария не проснулась.

– Когда? – спросил он.

– Должно быть, с час тому назад.

– И?

– Он прихватил у тебя кое-что, – жалким голосом сказала женщина.

– Так. Что именно?

– Я не знаю. Иди сам посмотри.

В темноте они направились ко входу в пещеру, нырнули под попону и вошли внутрь. Воздух в пещере был спертым, пропахшим остывшей золой и спящими мужскими телами, Роберт Джордан шел за Пилар, светя фонариком под ноги, чтобы в темноте не наступить на кого-нибудь из спавших на полу. Ансельмо проснулся и спросил:

– Пора?

– Нет, – прошептал в ответ Роберт Джордан. – Спи, старик.

Мешки лежали в изголовье постели Пилар, отгороженной от остальной части пещеры свисающим одеялом. От постели шел затхлый, тошнотворно-сладкий дух высохшего пота, как от постели индейца; Роберт Джордан опустился на нее коленями и направил луч фонаря на мешки. Оба были разрезаны сверху донизу. Переложив фонарь в левую руку, он правой обшарил первый мешок. Сейчас он должен был быть полупустым, потому что в нем Роберт Джордан носил свой спальник. Он и был полупустым. Там еще лежало несколько мотков проволоки, но квадратная деревянная коробка со взрывателем исчезла. Так же, как и коробка из-под сигар, в которой хранилась тщательно завернутая связка детонаторов. А вместе с ними исчезла и жестянка с бикфордовым шнуром и капсюлями.