Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

И они пошли дальше вниз по склону в темноте.

Роберт Джордан лежал с девушкой в спальном мешке и следил за временем по часам. Оно шло медленно, почти незаметно, потому что часы у него были маленькими и секундной стрелки он не видел. Но, вглядываясь в минутную, обнаружил, что, если сосредоточиться, можно заметить ее движение. Голова девушки покоилась под его подбородком, и каждый раз, поворачивая голову, чтобы посмотреть на часы, он щекой ощущал ежик ее волос, мягкий, живой и шелковистый, как куний мех под ладонью, когда, разжав клешни капкана, достаешь из него куницу и ласково поглаживаешь ее. Когда щека скользила по волосам Марии, к горлу подступал ком, а когда он обнимал ее, по всему телу разливалась томительная пустота. Он опустил голову пониже, чтобы лучше рассмотреть тонкое острие светящегося дротика, медленно ползущего вверх по левой стороне циферблата. Теперь он ясно видел неукоснительное движение стрелки и теснее прижимал к себе Марию, словно надеясь этим замедлить его. Он не хотел ее будить, но в эти последние оставшиеся у них часы не мог заставить себя отстраниться от нее, он то и дело касался губами ее шеи и скользил ими вверх, ощущая нежную гладкость кожи и мягкость волос. Не переставая следить за стрелкой, медленно кружившей по циферблату, он крепче прижал Марию к себе, скользнул кончиком языка от ее щеки к мочке уха и обвел прелестные извилины ушной раковины вплоть до изящной твердой верхней дуги; язык у него дрожал. Эта дрожь эхом отдавалась в томительной пустоте, заполонившей все его тело, а глаза не отрывались от циферблата, на котором стрелки уже стояли под острым углом, приближая время к назначенному часу. И тогда он повернул к себе голову все еще спящей Марии и коснулся губами ее губ. Так они лежали: он легко и нежно водил губами по ее сомкнутому во сне рту, едва задевая его. Потом он обнял ее крепче и почувствовал, как по ее длинному, легкому, прекрасному телу пробежала дрожь, она вздохнула во сне и, по-прежнему не просыпаясь, тоже обняла его, а потом, уже проснувшись, прижалась к нему губами сильно, настойчиво, и он сказал:

– А как же боль?

А она ответила:

– Нет больше никакой боли.

– Крольчонок…

– Не надо, ничего не говори.

– Крольчонок мой.

– Молчи. Молчи.

И они снова были вместе, и никто уже не смотрел на часы, и они знали: нет ничего такого, что случится с одним и не случится с другим, и нет ничего большего, чем то, что происходит сейчас, это – всё и навсегда; это то, что было, что есть и что будет, что бы ни случилось. То, что, как казалось, не было им дано, теперь было. Это есть у них сейчас, и было прежде, и будет всегда, и сейчас оно есть, есть, есть. О, оно есть сейчас, сейчас, сейчас, в этом единственном сейчас, в сейчас, которое выше всех прочих сейчас, и нет никакого другого сейчас, кроме тебя сейчас, и это сейчас – твой пророк. Ныне и во веки веков. Длись же, это сейчас, сейчас, потому что никакого другого сейчас, кроме этого, нет. Да, сейчас. Сейчас, пожалуйста, сейчас, только сейчас, не надо ничего другого, только это сейчас; где ты, а где я, где каждый из нас, не различить, и никогда нельзя будет различить; только это сейчас; и отныне навсегда, пожалуйста, пусть будет это сейчас, всегда сейчас, потому что сейчас это всегда только сейчас; сейчас есть только сейчас, никакого другого сейчас, кроме этого, не существует, только то, которое длится сейчас, вздымаясь, мчась, как парус, уносясь, кружа, паря́, дальше, дальше, все дальше; один и один равняется одному, мы – одно, одно, все еще одно, все еще одно, убывающее одно, мягкое одно, щемящее одно, чуткое одно, счастливое одно, великодушное одно, одно, которым надо дорожить, единственное сейчас на свете одно с локтями, вдавленными в срезанные и измятые ветки, пахнущие сосновой смолой и ночью, а потом в самоё землю, перед лицом неминуемого утра грядущего дня. Потом он сказал – потому что все остальное было только у него в голове, невысказанное, – он сказал:

– О, Мария, я люблю тебя и благодарен тебе за это.

– Молчи. Давай лучше не будем разговаривать, – ответила Мария.

– Я должен тебе это сказать, потому что это очень важно.

– Нет.

– Крольчонок…

Но она лишь крепко обняла его, отвернувшись, и он мягко спросил:

– Тебе больно, крольчонок?

– Нет, – ответила она. – Это я благодарна тебе за то, что ты еще раз подарил мне la gloria .

Потом они лежали рядом, тихо, прильнув друг к другу всем телом, от щиколоток до плеч, только Роберт Джордан держал теперь руку так, чтобы видеть часы на запястье, и Мария сказала:

– Мы с тобой очень счастливые.

– Да, – сказал он, – мы очень счастливые люди.

– Поспать уже нет времени?

– Нет, – ответил он. – Скоро начнется.

– Ну, раз надо вставать, давай пойдем поедим.

– Давай.

– А тебя… Тебя ничто не тревожит?

– Нет.

– Правда?

– Да. Сейчас – ничто.

– Но раньше тревожило?

– Немного.

– А я могу тебе чем-нибудь помочь?

– Нет, – сказал он. – Ты мне уже помогла.

– Этим? Это было – для меня.

– Это было для нас обоих, – сказал он. – В этом человек не бывает один. Ну, давай одеваться, крольчонок.

Но мыслями, которые были его лучшими друзьями, он вернулся к la Gloria . Она сказала: la Gloria . Это не имеет никакого отношения к славе или к той la Gloire , о которой пишут и говорят французы. Это – из Cante Hondo [153] Cante hondo, канте хо́ндо ( исп ., на андалусийском диалекте буквально – «глубокое пение», то есть пение в серьезном, драматическом стиле) – древнейший и наиболее аутентичный жанр музыки и поэзии фламенко. и Saetas [154] Саета – андалусийская песня-плач, исполняемая только на Страстной неделе во время прохождения торжественной религиозной процессии. Страстная, полная пафоса импровизация человека из толпы, который не может сдержать чувств и поет во славу Девы Марии, обращаясь к ее статуе. Слово «саета» происходит от латинского sagitta, что значит «стрела». Имеется в виду спонтанный взрыв, вопль души. . Это, конечно, идет от Греко, от святого Хуана де ла Круса [155] Святой Хуан де ла Крус (имя в миру Хуан де Йепес Альварес) – христианский мистик, католический святой, поэт. Реформатор ордена кармелитов. и других. Я не мистик, но отрицать это было бы таким же невежеством, как отрицать телефон или существование других планет, или то, что Земля вертится вокруг Солнца.

Как мало знаем мы из того, что нужно знать. Вместо того, чтобы умереть сегодня, я хотел бы, чтобы впереди у меня была долгая жизнь, потому что за эти четыре дня я многое узнал о ней, наверное, больше, чем за все ранее прожитое время. Я хотел бы дожить до старости и действительно знать. Интересно, учится ли человек всю жизнь или каждому отпущено лишь определенное количество знания, которое он в состоянии постичь? Я ведь считал, что знаю очень много такого, о чем, как выясняется, и представления не имел. Хотел бы я иметь побольше времени.