Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

– Все лето – нет, – ответил Пабло. – А сегодня и завтра – да.

– Почему ты так решил?

– Метель бывает двух видов, – сказал Пабло весомо и рассудительно. – Одна приходит с Пиренеев. Она приносит большой холод. Но для такой метели теперь уже поздно.

– Ясно, – сказал Роберт Джордан. – И то хорошо.

– А та, что сейчас, – из Кантабрико, – продолжал Пабло. – Она приходит с моря. Если ветер дует оттуда, будет большая метель и много снега.

– Откуда ты все это знаешь, старожил? – спросил Роберт Джордан.

Теперь, когда его гнев улегся, метель возбуждала его, как всегда возбуждала всякая буря. Любая вьюга, шторм, внезапный шквал с дождем или снегом, тропический ураган или летняя гроза в горах, как ничто другое, вызывали в нем взрыв возбуждения. Это было как возбуждение боя, только чище. Бой – тоже своего рода ураганный шквал ветра, но горячего; горячего и такого сухого, что во рту пересыхает; он дует резко, обжигает и поднимает пыль; его порывы то налетают, то замирают, изменчивые, как военное счастье. Этот ветер он знал хорошо.

Но снежная метель – нечто противоположное всему этому. Во время метели можно было близко подойти к дикому зверю, и он не пугался. Звери кочевали с места на место, не зная, где находятся, и бывало, олень подходил к самому дому в поисках укрытия. В метель, едучи верхом, случалось наткнуться на лося, тот принимал твою лошадь за другого лося и рысцой спешил навстречу. Во время метели всегда казалось, пусть на время, что ничего враждебного не существует. Ветер мог дуть во время метели с ураганной силой, но он нес с собой чистую белизну, и воздух наполнялся этой движущейся белизной, и все вокруг меняло свои очертания, а когда ветер стихал, наступал полный покой. Сейчас бушевала такая же метель, и он не мог не наслаждаться ею. Да, она губила все его планы, но все равно пока ею можно было наслаждаться.

– Я много лет был погонщиком, – ответил Пабло. – Мы перевозили грузы через горы на больших подводах, до того как появились грузовики. Вот тогда-то мы и научились угадывать погоду по приметам.

– А как ты пришел в движение?

– Я всегда был из левых, – сказал Пабло. – Мы часто имели дело с людьми из Астурии, а они там политически очень грамотные. Я всегда стоял за Республику.

– Но чем ты занимался до начала движения?

– Работал на одного сарагосского конезаводчика. Он поставлял лошадей для коррид и армейских конюшен. Тогда-то мы с Пилар и познакомились; она была в то время с матадором Финито де Паленсия – ну, она сама тебе это рассказывала.

Он произнес это с явной гордостью.

– Так себе был матадор, – сказал один из сидевших за столом братьев, глядя в спину Пилар, стоявшей у очага.

– Так себе? – повторила она, обернувшись и уставившись на мужчину. – Говоришь, так себе был матадор?

Сейчас, стоя у очага, она словно воочию увидела его снова, невысокого, смуглого, с безучастным лицом, печальными глазами, впалыми щеками и черными курчавыми волосами, взмокшими на лбу, где плотно сидевшая шапка матадора оставила красноватый след, никому, кроме нее, не заметный. Она видела его лицом к лицу с быком-пятилеткой, которому уже довелось поднять на рога не одну лошадь, – вот и сейчас мощная шея толкает насаженную на рога лошадь все выше, выше, а всадник продолжает втыкать в эту шею острую пику, пока лошадь не грохается на землю, всадник от ног быка отлетает к деревянному барьеру арены, а бык, наклонив голову и выставив рога, ищет лошадь, чтобы прикончить ту жизнь, какая в ней еще осталась. А вот он, Финито, так себе матадор, стоит перед быком, поворачиваясь к нему то одним, то другим боком. Она отчетливо видит, как он наматывает на древко мулеты тяжелую фланель, чертовски тяжелую от крови, пропитавшей ее, пока он делал пассы, проводя мулетой по голове и плечам быка, по мокрому лоснящемуся загривку и дальше по спине, и слышит, как клацают воткнутые в шею быка бандерильи, когда тот встает на дыбы. Она видит, как Финито, повернувшись вполоборота, стоит в пяти шагах от головы грузного, застывшего в неподвижности быка, как он медленно поднимает шпагу, пока она не окажется на уровне плеча, скользит взглядом вдоль ее нацеленного под углом вниз клинка к точке, которую пока не видит, потому что бычья голова еще располагается выше уровня его глаз. Взмахом тяжелой мокрой мулеты, которую держит в левой руке, он заставляет быка опустить голову, но пока лишь слегка раскачивается на каблуках, все так же стоя вполоборота к расщепленному рогу и глядя на клинок; грудь быка тяжело вздымается, взгляд сосредоточен на мулете.

Она видела его сейчас совершенно отчетливо и слышала, как он, повернув голову к первому ряду зрителей, сидящих за красным барьером, высоким голосом произносит: «Посмотрим, удастся ли нам убить его вот так!»

Она слышит этот голос и видит, как Финито сгибает колено, начиная движение вперед, как он приближается к быку, который, словно по волшебству, опускает морду к низко скользящей мулете, управляемой тонким смуглым запястьем, направляющим рога вниз и в сторону, и как острие шпаги вонзается в пыльный бугор загривка.

Она видит, как бычья плоть медленно и размеренно заглатывает блеск клинка, словно высасывая его из человеческой руки, пока костяшки коричневых пальцев не касаются туго натянутой кожи загривка, и невысокий смуглый человек, до того момента не спускавший глаз с точки, где шпага вонзилась в быка, теперь, втянув живот, отклонившись назад, чтобы рог не задел его, и продолжая держать мулету в левой руке, победно вскидывает правую и наблюдает за тем, как умирает бык.

Она видит, как он стоит, устремив взгляд на быка, пытающегося удержать равновесие, на быка, клонящегося, словно дерево перед падением, на быка, из последних сил старающегося устоять на ногах, – и рука невысокого человека поднята в традиционном жесте триумфатора. Она видит, что он, взмокший от пота, опустошенный, испытывает облегчение от того, что все позади, от того, что бык умирает, от того, что рог миновал его, не ударил, не пронзил, когда он, изогнувшись, пропускал его мимо себя, и вот он стоит и смотрит, как бык, больше не в силах держаться на ногах, замертво грохается на землю, перекатывается на спину и остается лежать, задрав в воздух все четыре ноги, а невысокий смуглый человек, усталый, без улыбки на лице, направляется к барьеру.

Она знает, что он не смог бы пересечь арену бегом, даже если бы от этого зависела его жизнь, он подходит к барьеру медленно, полотенцем вытирает рот, поднимает голову, смотрит на нее, качает головой, тем же полотенцем вытирает лицо и только после этого начинает свое победное шествие.

Она видит, как медленно, волоча ноги, он обходит арену по кругу, улыбается, кланяется, снова улыбается; за ним следует свита его помощников, которые, наклоняясь, подбирают сигары и бросают назад в публику шляпы, а он идет с улыбкой на губах, но с печальным взглядом, пока, замкнув круг, не останавливается перед ней. Потом обращенным вспять взором она видит его сидящим на приступке деревянного забора и прижимающим полотенце ко рту.