Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

Той ночью в Отеро он впервые убил человека и очень надеялся, что теперь, во время взятия этих постов, ему убивать не придется. Именно там, в Отеро, Пабло всадил нож в часового, когда Ансельмо накинул тому на голову попону, а часовой поймал Ансельмо за ногу и не отпускал, задыхаясь под попоной и будто всхлипывая, и пришлось Ансельмо просунуть нож внутрь и на ощупь тыкать им, пока парень не отпустил его ногу и не затих. Тогда он прижал его шею коленом, чтобы парень молчал, и продолжал тыкать ножом в этот тюк, а Пабло тем временем через окно зашвырнул гранату в комнату, где спали отдыхавшие от дежурства часовые. И когда полыхнула вспышка, впечатление было такое, будто весь мир взорвался красным и желтым перед глазами, а в окно уже влетели еще две гранаты. Пабло вынимал чеку и быстро, одну за другой, метал гранаты через окно, и те, кого первой не убило прямо во сне, вскакивали с кроватей и падали замертво, когда взрывалась следующая. Это было в Пабловы лучшие времена, когда он, как дикий татарин, носился окрест, и ни один фашистский пост не знал покоя по ночам.

А теперь ему конец, крышка, он – как оскопленный боров, думал Ансельмо. Когда холощение закончено и визг замолк, семенники выбрасывают, и кабан, который теперь уже и не кабан вовсе, бредет, роя землю рылом, находит их и сжирает. Нет, не настолько он еще плох, мысленно усмехнулся Ансельмо, видать, даже на Пабло лишку наговорить можно. Но что он сильно переменился и пакости в нем много стало – это правда.

Холодрыга какая, подумал он. Хорошо бы Inglés пришел поскорее, и хорошо бы, чтобы мне не пришлось убивать никого из этих часовых. Пусть этих четверых галисийцев с их капралом убивают те, кто любит это дело. Так Inglés сказал. Я сделаю это, если долг обяжет, но Inglés сказал, что я буду при нем на мосту, а убивать будут другие. Конечно, и на мосту будет бой, и если я сумею продержаться, не струсив, значит, я сделаю все, чего можно требовать от старика на этой войне. Только пусть Inglés идет поскорее, потому что я уже окоченел, а при виде света на лесопилке я представляю себе, как хорошо там, в тепле, галисийцам, и мне становится еще холодней. Как бы мне хотелось снова оказаться у себя дома, и чтобы закончилась эта война. Так нет же у тебя больше дома, напомнил он себе. И чтобы тебе когда-нибудь вернуться домой, нужно сначала победить в этой войне.

А внутри лесопилки один из солдат сидел на своей койке и смазывал жиром башмаки. Другой спал на своей. Третий что-то стряпал, а капрал читал газету. Их каски висели на гвоздях, а винтовки были прислонены к дощатой стене.

– И что это за место такое, где снег идет, когда июнь на носу? – сказал солдат, смазывавший башмаки.

– Такое вот явление природы, – ответил капрал.

– Мы еще в майской луне, – сказал кашеваривший солдат. – Майская луна еще не убыла.

– И что это за место такое, где снег идет в мае? – не унимался сидевший на своей койке солдат.

– В этих горах майский снег – не редкость, – объяснил капрал. – В Мадриде я ни в каком другом месяце так не мерз, как в мае.

– И так не парился, – подхватил тот, что занимался стряпней.

– В мае случаются очень резкие колебания температуры, – сказал капрал. – Здесь, в Кастилии, в мае бывает страшная жара, но может вдруг ударить и холод.

– Или полить дождь, – добавил солдат со своей койки. – В прошлом мае дождь лил чуть ли не каждый день.

– Ничего подобного, – отозвался кашевар. – И в любом случае в мае еще была апрельская луна.

– Ты своими лунами кого хочешь с ума сведешь, – сказал капрал. – Хватит тебе уже долдонить про луны.

– Всякий, кто кормится морем или с земли, знает, что важно не какой сейчас месяц, а какая луна, – сказал тот, что стряпал. – Сейчас, к примеру, майская луна еще в самом начале. Хотя на дворе скоро июнь.

– А чего ж мы тогда не сдвигаем времена года? – сказал капрал. – От твоих россказней голова трещит.

– Ты ж горожанин, – сказал кашевар. – Из Луго. Что ты можешь знать про море или про землю?

– Горожане знают поболее, чем вы, analfabetos [58] Неграмотные ( исп .). , у себя на море или на земле.

– В эту луну появляются первые большие косяки сардин, – гнул свое тот, что стряпал. – В эту луну ловцы сардин снаряжают свои лодки, а скумбрия уходит на север.

– Чего ж ты во флот не пошел, раз ты из Нойи? – спросил капрал.

– Потому что в призывных списках я приписан не к Нойе, а к Негрейре, по месту рождения. А из Негрейры, которая стоит на реке Тамбре, берут только в армию.

– Не повезло, – сказал капрал.

– А ты не думай, что на флоте не гибнут, – сказал солдат, сидевший на койке. – Даже если в боях участвовать не доведется, зимой и у берега опасно.

– Хуже, чем в армии, все равно не бывает, – заметил капрал.

– Ты ж капрал, – сказал солдат, занимавшийся стряпней. – Разве тебе пристало так говорить?

– Да нет, – ответил капрал, – я имел в виду опасность. То, что приходится спасаться от бомбежек, ходить в атаки, лежать в окопах.

– Ну, здесь-то почти ничего этого и нет, – отозвался солдат с койки.

– Слава богу, – согласился капрал. – Но кто знает, когда нам снова это предстоит. Такая легкая служба, как здесь, не может длиться вечно!

– А как ты думаешь, сколько еще мы здесь пробудем?

– Не знаю, – ответил капрал. – Но хотел бы, чтобы до конца войны.

– Шесть часов на посту – слишком долго, – сказал солдат, готовивший еду.

– Пока метель не кончится, станем меняться каждые три часа, – сказал капрал. – Так будет справедливо.

– А чего это штабные машины тут разъездились? – спросил солдат, сидевший на койке. – Не нравится мне это.

– Мне тоже, – согласился капрал. – Ничего хорошего это не предвещает.

– И авиация, – подхватил кашевар. – Авиация – тоже дурной знак.

– Авиация у нас мощная, – сказал капрал. – У красных такой нет. Глядя на такие самолеты, как сегодня утром, гордость испытываешь.

– Видал я и красные самолеты, тоже штука серьезная, – сказал солдат на койке. – Эти их двухмоторные бомбардировщики – тот еще ужас.

– Да. Но все равно их авиация не такая мощная, как наша, – сказал капрал. – У нас непревзойденная авиация.

Так они беседовали, пока Ансельмо, стоя под снегом, наблюдал за дорогой и освещенным окном лесопилки.

Надеюсь, мне убивать не придется, думал он. Наверное, после войны за все эти убийства будут сурово карать. Если религии после войны не будет, то должны ввести какое-нибудь гражданское покаяние, чтобы все могли очиститься от греха убийства, иначе не будет у нас никогда правдивой и человечной основы для жизни. Убивать бывает нужно, я знаю, но все же это очень плохо для того, кто убивает, и я думаю, когда все кончится и мы победим, должно быть установлено какое-то покаяние для всех нас, чтобы очиститься.