Эрнест Хемингуэй - По ком звонит колокол

Нет, таким, каким ты был тогда, ты бы не пришелся в «Гейлорде» ко двору. Ты был слишком наивным, в некотором роде блаженным. Однако, возможно, и «Гейлорд» тоже был тогда не таким, каким стал теперь. Да, на самом деле тогда он был не таким, сказал он себе. Не таким. Никакого «Гейлорда» тогда, в сущности, и не существовало.

Карков рассказывал ему, как было тогда. В те времена русские, сколько их было в Мадриде, жили в отеле «Палас». Ни с кем из них Роберт Джордан не был знаком. Это было еще до формирования первого партизанского отряда, до того как они встретились с Кашкиным или с кем-нибудь еще. Кашкин тогда действовал на севере, в Ируне, Сан-Себастьяне, участвовал в неудавшемся сражении за Виторию. В Мадрид он приехал только в январе, когда Роберт Джордан воевал в Карабанчеле и Усере; в те три памятных дня они остановили правое крыло фашистского наступления на Мадрид и дом за домом освобождали от марокканцев и tercio [82] Так называемые терции (tercio – исп .) – особые подразделения в регулярной испанской армии, присвоившие себе это историческое название по названию первых профессиональных элитных частей армии времен расцвета Испанской империи. , чтобы очистить разрушенные предместья на краю серого, спекшегося под солнцем плато и установить линию обороны вдоль гор, которые служили бы защитой этой части города. Все это время Карков находился в Мадриде.

О тех днях Карков тоже вспоминал безо всякого цинизма. То были дни, когда никто почти не сомневался, что все потеряно, и теперь каждый бережней, чем отличия и награды, хранил память о том, как он повел себя в ситуации, когда все казалось рухнувшим. Правительство спешно бежало из города, забрав все машины военного министерства, и старику Миахе приходилось инспектировать свои оборонные укрепления на велосипеде. Роберт Джордан отказывался в это верить. Он не мог представить себе Миаху на велосипеде даже в самом патриотичном порыве воображения, но Карков уверял, что это правда. Впрочем, эту историю он описал в русских газетах и, возможно, поведав ее, сам хотел теперь в нее верить.

Но была еще другая история, ее Карков в газетах не описывал. В отеле «Палас» на его попечении оказались трое раненых русских: два танкиста-водителя и летчик. Из-за крайне тяжелого состояния их нельзя было перевозить, но считалось чрезвычайно важным, чтобы наружу не просочилось никакого свидетельства присутствия русских, которое могло бы спровоцировать открытое нападение фашистов; Карков отвечал за то, чтобы раненые не попали в руки фашистов в случае, если город будет сдан.

Если бы пришлось покидать столицу, Карков был обязан, выезжая из отеля «Палас», отравить раненых, чтобы устранить любую возможность их идентифицировать. По телам троих мужчин, у одного из которых было три пули в животе, у другого снесена челюсть так, что голосовые связки торчали наружу, у третьего бедро раздроблено на мелкие осколки, а руки и лицо обгорели до такой степени, что лицо превратилось в волдырь без бровей, ресниц и волос, никто не мог бы опознать в них русских. Никто не был бы в состоянии доказать, что эти три оставленные в отеле «Палас» израненные тела́ – русские. Ведь национальную принадлежность мертвеца доказать невозможно. Когда человек мертв, ничто не свидетельствует ни о его национальности, ни о его политических убеждениях.

Роберт Джордан спросил, как чувствовал себя Карков, зная, что будет должен исполнить этот приказ, и Карков ответил, что старался не думать об этом.

– Все же как вы собирались это осуществить в случае необходимости? – спросил Роберт Джордан и добавил: – Ведь это отнюдь не просто – вдруг дать человеку яд.

А Карков ответил:

– Да нет, это довольно просто, если постоянно носишь его при себе для собственных нужд, – и, открыв портсигар, показал Роберту Джордану то, что лежало там сбоку.

– Но ведь первое, что они сделают, если схватят вас, это отберут у вас портсигар, – возразил Роберт Джордан. – Вас сразу заставят поднять руки.

– На этот случай у меня есть еще кое-что, вот здесь. – Карков ухмыльнулся и показал на лацкан своей куртки. – Нужно только ухватить кончик лацкана зубами, прокусить и проглотить.

– Ну да, так гораздо лучше, – сказал Роберт Джордан. – А скажите, он действительно пахнет горьким миндалем, как пишут в детективных романах?

– Не знаю, – весело ответил Карков. – Я никогда его не нюхал. Хотите, разломаем одну ампулку и понюхаем?

– Лучше приберегите ее.

– Правильно, – согласился Карков и отложил портсигар в сторону. – Я, знаете ли, не пораженец, но нельзя исключить, что критический момент снова настанет, и где тогда это раздобудешь? Вы видели официальное коммюнике о положении на Кордовском фронте? Оно восхитительно. Сейчас это мое самое любимое официальное коммюнике.

– И что в нем говорится? – Роберт Джордан приехал тогда в Мадрид именно с Кордовского фронта и почувствовал напряженность, какая возникает, когда кто-то позволяет себе шутить над тем, над чем тебе самому шутить позволительно, но другим – нет. – Расскажете?

– Nuestra gloriosa tropa siga avanzando sin perder ni una sola palma de terreno , – процитировал Карков на своем причудливом испанском языке.

– Не может быть, – не поверил Роберт Джордан.

– «Наши доблестные войска продолжают наступление, не уступая ни пяди территории», – повторил Карков по-английски. – Так сказано в официальном коммюнике. Я вам его найду.

Ты лично знал тех, кто погиб в окрестностях Пособланко, они жили в твоей памяти, но в «Гейлорде» это было поводом для шутки.

Значит, вот как обстояли дела в «Гейлорде» теперь. Впрочем, прежде «Гейлорда» и не было, а если в нынешней изменившейся ситуации выжившие после первых дней войны создали его таким, каков он есть, то Роберт Джордан был рад его существованию и ему нравилось бывать там. То, что ты чувствовал в Сьерре, Карабанчеле и Усере, ушло в прошлое, думал он, и ты с большой легкостью поддался разложению. Впрочем, разложение ли это? Может, ты просто утратил наивность, с которой вступал в борьбу? Разве не так бывает всегда и во всем? Много ли молодых врачей, священников, солдат смогли сберечь ту чистоту помыслов в отношении своего дела, с какой они к нему приступали? Священники, конечно, ее сохраняют – или слагают с себя сан. Предполагаю, что нацисты тоже, думал он, и коммунисты – те, кому в должной мере свойственна самодисциплина. Но если взять Каркова…

Ему никогда не надоедало размышлять о Каркове. Когда они в последний раз встречались в «Гейлорде», Карков восхищался неким английским экономистом, который много времени провел в Испании. Роберт Джордан уже много лет читал работы этого автора и всегда уважал его, но ничего о нем не знал. Он не особенно ценил то, что́ этот человек писал об Испании: чересчур упрощенно, чересчур очевидно, и статистика – он-то это видел – большей частью подтасована, хоть и из благородных побуждений. Но, подумал он, газетные и журнальные статьи о стране, которую действительно хорошо знаешь, вообще редко нравятся, тем не менее он уважал автора за добрые намерения.