Станислав Рудольф - Дальтоник

— Мне бы очень не хотелось, товарищ Боубеликова! — заявил директор Ян Ракосник подчеркнуто, словно позабыв, что имя этого педагогического несмышленыша — Геленка, — чтобы подобные случаи повторялись! В следующий раз посоветуйся. Для этого мы и прикрепили к тебе шефа!

Геленка опустила свои длинные ресницы, и всем, кто на нее в эту минуту смотрел, послышалось, что она прошептала «да!».

— И еще!.. — Ян Ракосник, как дешевый оратор, выбросил в сторону обе руки. — Кто именно исправил на прошлой неделе письменную работу по чешскому языку Нины Градинской, нам, очевидно, выяснить не удастся! Прошу вас, товарищи, запирайте учительскую! Неизвестно, кто сюда может проникнуть! Здесь у нас находятся ценные вещи!

Прскавец нагнулся к Бенде и захихикал:

— Хотелось бы мне знать какие! Единственное, что могут украсть, — это нас с тобой!

Бенда чуть заметно усмехнулся. Прскавец опять вытянул под столом ноги, готовясь упасть в нежные объятия Морфея.

Загадочная история с письменной работой ученицы Нины Градинской вовсе не казалась ему загадочной. Письменную работу, которую Лиеманова провела с учениками девятых классов, она оставила на обычном месте в учительской. У Лиемановой было еще три урока, потом — окно, и она, принявшись за исправление этих работ, обнаружила вдруг, что в письменной Нины кто-то исправил все ошибки. Злоумышленник не стал утруждать себя таким пустяком, как соответствие чернил — чернила оказались совсем другого цвета. Взбешенная Лиеманова ворвалась в директорскую, держа тетрадь в руке. Они вызвали Нину, которая утверждала, будто ошибки исправила сама. Лиеманова повысила голос, и директор, чтоб угомонить ее, попытался начать некое подобие разбирательства, но вскоре зашел в тупик. Прскавцу не составило бы труда обнаружить виновного. Впрочем, не он один был убежден, что ошибки Градинской исправил преподаватель Лекса. Но ткнуть в него пальцем, повторить вслух все, что соученики Нины с радостным хихиканьем сообщали другим учителям, — все это казалось таким недоказуемым, сомнительным и просто опасным, что все предпочитали молчать. Неисповедимы причины — почему в любом педагогическом коллективе с удовольствием смакуют предполагаемые шашни между учителями, но о связях учитель — ученица предпочитают умалчивать, пока возможно. Пусть бросит в меня камень тот директор школы, во времена правления которого не расцвел бы в коллективе сей цветок! Пусть обвалятся на меня стены той школы, где ученицы никогда не слыхали слов, которые не смеют слететь с уст учителя! Так рассуждал и Прскавец. Сколько раз поздно вечером, возвращаясь из спортзала после тренировок, он встречал Лексу с Ниной. Узнавал их в темноте, хотя они поспешно сворачивали в боковую улочку. Прскавец был хорошим товарищем и не болтал об этом остальным. Лишь один раз он сказал Милошу Лексе, когда тот забежал к нему в зал стрельнуть сигарету: «Смотри, погоришь, кончай с этим!»

И все. Младший коллега сделал непонимающее лицо, точно такое же, как сейчас, когда изо всех сил старался смотреть директору Яну Ракоснику прямо в глаза и притворялся перед коллегами, что удивлен чьей-то безответственностью и наглостью.

Директор Ракосник отодвинул в сторону кожаную папку, с мелким филигранным рисунком по краям, и продолжал, ничуть не меняя грозного тона:

— Как же так, товарищ Марешова! Ты меняешься с Эвой уроками и не ставишь об этом в известность меня.

— Я поставила в известность товарища Гавелку!

— Ты с ним говорила? — У директора Яна Ракосника было странное ощущение, что в последнее время дела ускользают у него из рук и каждый день приносит новые проблемы, так, будто кое-кто решил игнорировать не только его приказы, но и его самого, директора Яна Ракосника, и поступать, кому как бог на душу положит. Например, Марешова: поменялась двумя своими уроками с Эвой Мокрой и отправилась в Прагу! Потом — недоразумение с деньгами! К счастью, все обошлось, но и этот случай, и некоторые другие свидетельствуют о его, директора, излишней демократичности! Он в лепешку расшибается, старается с ними без излишней официальности, по-людски! А они? Это уже видно невооруженным глазом, стало нормой и вошло в обиход — пользуются его добротой, где только могут. Не отдают себе отчета, сколько у него дел, какая ответственность, ведь он директор, отвечает за все — за учебную часть, делопроизводство и за хозяйство школы тоже…

А тут еще Раухова наседает, чтобы он сделал наконец радикальные шаги и построил пионерский клуб! Эта Раухова надоела ему до смерти своей беспардонностью — у него в голове не один клуб! Последняя инструкция, что пришла из роно, состоит из тридцати двух страниц! И он, Ракосник, заранее зная, что без этой никому не нужной писанины вполне можно обойтись, все-таки просидел над ней вместе с Гавелкой целую неделю.

— Нет, я оставила ему записку. Здесь не было ни его, ни вас, — сказала Дана.

— Что ты себе думаешь? Собралась да, как говорится, покатила?! Я полагаю, что в Прагу ты могла бы съездить в одну из свободных суббот! Насколько мне известно, магазины по субботам открыты!

Директор Ян Ракосник не знал, что ни в субботу, ни в воскресенье Дане в Прагу ехать незачем. Вторник — единственный день, когда Дана после большой перемены свободна. Первыми двумя уроками она действительно обменялась с Эвой Мокрой, чтобы успеть на автобус-экспресс, отъезжающий из Крушетиц в половине одиннадцатого.

Дана согласна. Да, она действительно должна была дождаться директора или его зама и получить разрешение.

Но ее поездка и для нее самой была неожиданной. Вдруг по дороге в школу в голове мелькнула мысль. Дана, как обычно, отвела Павлика в садик, в раздевалке они попрощались, помахав друг другу, потом она вышла на улицу и влезла в кабину грузовика, за рулем которого сидел Павел. Он собирался отвезти ее в Тынец, в школу. Завалив последний экзамен, Павел почти месяц провалялся дома на диване. Поначалу делал вид, будто занимается, но через несколько дней снова принялся за свою суперсовременную аппаратуру, так что теперь они могли уже слушать музыку не только в кухне, но и в ванной, и даже в уборной. Потом какое-то время изнывал от безделья, кляня тупость факультетской администрации и бессердечие декана, не пожелавшего пойти ему навстречу и разрешить пересдачу экзаменов. Рассудив, что корпеть над лекциями бессмысленно, если нет уверенности, что он сумеет применить полученные знания, Павел стал совершать какие-то прогулки вокруг города. Для здоровья. Притаскивал причудливые корневища, уродливые, замысловатые сучья, а дома очищал их и обрабатывал. Теперь по всей квартире стояли подсвечники, лани и танцовщицы из желтоватого дерева. Но и эта возня не заполняла свободного времени. Потом кто-то из его бывших тынецких соучеников посоветовал ему пока поработать в одной из местных строительных контор, где нужны водители. В тот же вечер Павел сказал об этом Дане. Она было воспрянула духом в надежде, что утлый возок их супружества вернется наконец в нормальную колею, по которой уже проехали те, кому повезло больше, но ответила уклончиво: «Решай сам!» И стала ждать. Приехав как-то из школы, Дана застала Павла за столом, он сидел в кухне над кипой бумажек. Среди них лежал и пропуск, дающий ему право входа на все объекты стройконторы, документы на новую восьмитонную «Шкоду» и медицинская справка. После страшно долгого перерыва Дана поцеловала мужа, хотя он сидел, напустив на себя весьма важную мину. На другое утро Павел в первый раз вышел на работу, получив задание перевезти водопроводные трубы и ящики с кранами.