Станислав Рудольф - Дальтоник

Но на стене висела декоративная тарелка: сердечки, цветочки, листочки и прочие финтифлюшки.

Сволочь! — обзывал ее про себя Влах-младший. Около нее он огребал самое большое количество оплеух. Однако в конце концов одолел и тарелку. Но странно, именно она оказалась необъяснимо коварной. В самом верху на ее рисунке находился коричневый желудь с зеленой, как все утверждали, точкой. Ее Губерт просто не видел, как ни вертел тарелку. И, несмотря на то, что за желудь он получил рекордное количество подзатыльников и оплеух, упрямо утверждал, будто никакой точки на нем нет.

— Есть! Дурак! — кричал на него разгневанный отец.

— Нету!..

Позвали маму.

— Есть, Бертик, есть, сынок, вот оно, зеленое пятнышко! — соглашалась с отцом мама, прижимая сына к своему зеленому фартуку. Но мальчик не верил и ей. Не верил и соседке, которая случайно зашла к ним и клятвенно подтвердила наличие точки.

Такое невосприятие цвета наконец показалось странным и отцу. На работе ему посоветовали отвести мальчишку к врачу. Доктор Янковский разложил перед Губертом таблички и заявил убитому горем отцу, что его сын может стать кем угодно, только не машинистом на железной дороге. Прости-прощай, отцовская мечта!

На этом закончилось их домашнее обучение цвету.

Все это Губерт отцу давно простил.

Конечно, Губерту Влаху и сейчас приходится попадать в неловкие ситуации с этой несчастной путаницей в цвете. Иногда он выкручивается шутливым замечанием, иногда переживает молча. Водительские права Губерт получил, как говорят, дуриком. Врач-окулист, к которому он пришел за справкой для автошколы, в этот день был так замордован работой, что не стал проверять его на цвет. Врача удовлетворил ответ, что Губерт не носит очков и цвета различает. В тот раз у Губерта словно камень упал с сердца! Трудно было бы объяснить и врачу тоже, что красный цвет он видит, узнает на светофоре! Более того — в кругленьких оконцах красный всегда наверху, и если Губерт увидит, что там зажегся свет, то, пусть он будет хоть серо-буро-малиновым, все равно остановит машину, ибо тот, первый сверху, есть сигнал «стоять!», а остальные два не так уж важны! Но объяснять все это врачу или даже комиссии просто бесполезно. Черта лысого они понимают и знают, как видят дальтоники.

В те далекие времена, когда Губерт Влах еще не занимался норками и у них была куча друзей, если в их компании заводили речь о его непостижимом пороке, Губерт вполне мог доказать, что в общем-то все люди — дальтоники. Он приносил из спальни старый Дагмарин свитер и просил определить цвет. Мнения расходились. Один категорически утверждал, что свитер — зеленый, другой поправлял, заявляя, что ни в коем случае: свитер — синий. Жена Губерта, Дагмар, всегда называла свой свитер серым. Губерту становилось легче на душе. Значит, дела его не так уж плохи.

«Что ж, пусть и товарищ директор Ракосник получит свою долю удовольствия», — думал Влах, выслушивая от главы школы нотацию, более подходящую для ушей ученика третьего класса. У него, у Губерта, своих забот выше головы. Теперь, когда все норки спарились и казалось, что будет больше свободного времени, в Тынце, на бойнях, неожиданно объявили карантин. И мясник Кучера не хочет теперь давать ему ни куска мяса. Губерту приходится таскаться в Полеси, на птицеферму. От Тынца это почти тридцать километров, но здесь ему оставляют однодневных петушков. На ферме выкармливают только курочек; петушков, едва вылупившихся из яйца, забивают и отдают звероводам. Губерт закладывает в мясорубку по две сотни этих синих птичек, норкам они на пользу: говорят, будто в них еще много желтка. Но дорога туда и обратно отнимает у Губерта целый день и вечер. Никому не известно, когда кончится на бойнях этот чертов карантин. Счастье еще, что Дагмар успокоилась и не теребит его, как раньше: не тащит в гости, к друзьям, не подсовывает больше билеты в театр, у нее хватает своих дел на работе. К тому же каждый четверг у нее собрания. Губерт доволен. Он приходит от норок вечером продрогший и голодный, с разламывающейся от боли спиной, ужинает, пишет план уроков на завтра и засыпает, едва добравшись до постели. В субботу и воскресенье второпях просматривает тетрадки собственных детей. Романка до противного образцова. Намного суровее приходится обходиться с Яромиром. Странно, но парень принес вполне приличные оценки.

— К концу года чтоб этих несчастных троек не было! — сказал ему Губерт, пробежав глазами результаты первого тайма.

— Ясненько, па! — заверил его сын и запустил на маге какую-то английскую запись, которой Губерт еще не слышал.

— Слова что надо! Правда, па? — поинтересовался Яромир, убирая книги в портфель и заметив, что отец стоит и слушает.

— С каких это пор ты стал понимать по-английски?

Сын щелкнул замком и ответил с превосходством:

— А я и не понимаю! Это же по-чешски! Дурацкий перевод! Ты что, не сечешь, что ли?

— Ох же ты и балда! — облегчил Губерт душу.

Он хотел что-то объяснить Яромиру, потому что дремучие умозаключения сына доводили Губерта до белого каления, но, решительно махнув рукой, вздохнул и спустился в подвал. Надо пропустить через мясорубку дневную норму золотисто-синеватых цыплячьих тушек…

Все заметили, что выражение лица у директора Ракосника изменилось, словно он уже вполне насладился упреками. С его губ теперь не исчезала самодовольная улыбка. Видимо, он вспомнил, что его миссия здесь, в школе, не только карать, но и обласкивать, ибо провозгласил:

— К счастью, я могу вам сообщить две приятные новости!

Все уставились на него. Директор раскрыл папку с золотым орнаментом, и даже Прскавец в этот момент соизволил приотворить миллиметра на три свои заспанные глаза.

— Нашей школе оказана великая честь, — продолжал директор Ян Ракосник, все еще глядя в открытую папку, в то время как остальные пытались угадать, что там скрывается. — Прежде всего отмечен кружок художественного рукоделия, который ведет товарищ Кутнаерова. — Директор бросил взгляд в ее сторону, но тут же поспешно опустил его на твердый лист бумаги, уголки которого вылезали из папки. — Работы наших учеников на Международной выставке в Бомбее получили Почетный диплом! — Только теперь Ракосник повернул папку, чтобы все могли посмотреть на диплом и прочесть текст по-английски. Диплом в самом деле оценивал работы учащихся из Крушетиц (Чехословакия).

Ивана Раухова захлопала в ладоши, остальные присоединились, и все повернулись к растерянной Боженке, очаровательно покрасневшей. Директор Ракосник еще какое-то время разглагольствовал о значении внешкольной работы, опять благодарил Кутнаерову и призывал остальных учителей, особенно молодых, следовать ее примеру. Потом он встал, прошел через всю учительскую к тому месту, где сидела Боженка Кутнаерова, вручил ей диплом и потряс руку.