Станислав Рудольф - Дальтоник

— Любопытно, какой они дадут мне класс? — заметил он с видом знатока, и Дана поняла, что на своем прошлом ее муж поставил точку! Она подошла к окну, распахнула его и впустила в комнату влажную ночь…

Какой смысл объяснять все это директору! Еще во вторник, когда ее вдруг осенило и она провела эту головоломную операцию, Дана знала, что у нее будут неприятности. Но бывают в жизни случаи, когда необходимо принять на себя удар во имя того, что неизмеримо важнее, нежели твое спокойствие.

Дана извинилась перед директором и пообещала, что такое больше никогда не повторится.

Но в работе педагогического коллектива обнаружились и другие погрешности.

— Не могу понять, — заявил директор Ракосник и пододвинул к себе стопку тонких тетрадей, — как это можно исправлять ошибки зелеными чернилами!

— Не может быть!.. — пискнула Либуше Лиеманова таким тоном, будто услыхала сообщение о том, что школьный сторож Поливка обнаружил в кабинете директора четвертованный труп инспектора роно.

— Это что еще за новая мода, Губерт?

Итак, виновный был обнаружен и дезавуирован. Самые невоспитанные из коллег позволили себе обернуться. Губерт Влах, растерянно моргая, разглядывал тетрадь, страницы которой демонстративно распахнул директор. Чернила были действительно зелеными.

— Я, видимо, ошибся, перепутал… — попытался объяснить Губерт.

Начальство в лице директора Ракосника саркастически ухмыльнулось:

— Ошибиться, перепутать можно в одной тетради, но не в тетрадях целого класса!

В последнее время директор Ракосник с трудом выносил Губерта Влаха. Нельзя сказать, что Влах — бездельник, честно говоря, письменная с поправками, сделанными зелеными чернилами, не такой уж великий грех, Влах вполне компенсирует этот промах прежде всего отличной подготовкой к урокам и, вне всякого сомнения, высоким уровнем знаний своих учеников. Нельзя не считаться и с его двадцатилетней педагогической практикой. Но именно поэтому зеленая бодяга и росчерк подписи, этот «шифр водяного», не к лицу Губерту Влаху. Так почему же Ян Ракосник не может ополчиться против него? Влах и на последнем партийном собрании тоже не проявил активности. Сидел и, пардон за выражение, помалкивал в тряпочку целых два часа, а потом вдруг взял и проголосовал против! Директор никоим образом внутренне не симпатизировал предложению Каплиржа, но он, Ракосник, любит порядок и согласие, пусть даже чисто внешние! Все споры и раздоры, все противоречия во мнениях стоят у него поперек горла. И он старается их избегать. Каплирж указал на серьезные ошибки в подготовке бала родителей и учителей. Почему же этого не признать? Почему не внести в протокол, чтобы впредь не повторять подобных ошибок? Вышестоящие органы поймут это и расценят как серьезное отношение к самокритике. Но одно только «против», одно лишь выступление Губерта Влаха, одна поднятая рука может вызвать там, наверху, сомнение. А именно ему, Губерту Влаху, не следовало бы выделяться, а тем более лезть на глаза! Хотя в его личном деле никаких компрометирующих материалов нет, все же, когда два года назад он появился в Крушетицах в их школе, все знали, что из гимназии он ушел не по доброй воле и не по своей охоте. Директор Ян Ракосник был поначалу доволен, что Губерт старается уйти в тень и держится тихо и незаметно, не интересуется расстановкой сил в коллективе и не ищет себе ни компании, ни друзей. Одинокий бегун на дистанции, выполняющий все предписанные правила, но не больше и не меньше того! Со временем этот бегун стал раздражать директора Яна Ракосника. Злила его индифферентность и демонстративное молчание, когда другие с горячностью высказывают свое мнение.

— В следующий раз буду внимательней! — пообещал Губерт Влах.

— Если б ты был начинающим, я бы не удивился… — Директор Ракосник все рассусоливал его зеленое грехопадение, с удовлетворением наблюдая, как Влах краснеет…

Эта примитивная и необъяснимая зеленая чепуха заедала Губерта больше, чем пропущенная случайно грубая ошибка в какой-нибудь тетради: копусста ростет в агароди… Он злился на самого себя, хотя и пытался себя выгородить — дескать, не виноват, так уж получилось. Наверное, Романка схватила его ручку, исписала, а потом набрала вместо красных зеленых чернил. Увы, Губерт не видел разницы между этими двумя цветами. Дома над ним все трое дружно подтрунивали. Интересно, человек путает красное с зеленым! Это же серая, а не коричневая, папа! — предупреждали они его. Расспрашивали, и не только Дагмар и собственные дети, но и старые друзья, которым он доверительно поведал об особенностях своего зрения, интересовались, как он видит окружающий мир. Какой ты видишь полянку? А эту клумбу с анютиными глазками? Скажи-ка, Губерт, какого цвета твоя рубаха? Глупцы! Они считают, что мир для него словно черно-белый кинофильм с серыми оттенками. Нет, нет, он видит и голубой цвет, и желтый, и красный глазок светофора горит для него как кровь, но тот цвет, который другие называют зеленым, ему видится иногда рыжим, иногда таким, каким бывает цвет в самых нецветных фильмах.

Когда Губерт был еще совсем маленьким, он нарисовал как-то красного коня. И утверждал, что конь — гнедой. Директор школы Тикал вызвал отца и объявил ему, что ребенок не различает цвета.

— Балда! — сказал отец Губерту. — Ты что, не знаешь, что такое желтое? Не заметил, что ли, что грива у коней коричневая?

Отец злился на сына потому, что хотел выучить его на машиниста. Отец водил его по кухне вокруг плиты, буфета и картинок на стенах, тыкал пальцем то туда, то сюда, а Губерт должен был говорить: зеленая, красная, желтая, желтая… Иногда мальчик угадывал, и отец считал, что он просто тупой и не различает цвета из-за лености. С упорством, свойственным всем мужчинам в их роду, Влах-старший решил обучить сына распознавать цвета.

Каждый день они вместе ходили по кухне и вместе упражнялись.

— Это какой цвет? — тыкал папа в синий цветок на кружке в буфете.

— Синий… — отвечал Губерт. Его хвалили.

— А это? — Палец утыкался в левый угол картинки над софой.

Губерт колебался. Это могло быть также коричневым, как и зеленым или серо-розовым.

— Ну, я жду?.. — понукал отец. — Отвечай!

— Зеленый! — выпаливал неудавшийся отпрыск.

Шлеп! — летела оплеуха (цвет был коричневый).

Они шли дальше. Покрывало на софе. Губерту оно казалось красно-зеленым.

— Ну?.. — Отец делал вид, будто и сам не знает, какое оно. Ему стало ясно, что машинистом на железной дороге сыну не быть. Опять подзатыльник. Покрывало было бежевым.

Так они ходили каждый день. Целый час. Через неделю Влах-младший знал кухню как свои пять пальцев. Он понимал, что должен сказать, дабы избежать подзатыльника. На кувшинчике были бледно-зеленые листики, на вытертом линолеуме красные узоры. Так он и лавировал по небольшой комнате, словно лодка среди льдин. Отец понемногу успокаивался. Мальчик действительно туповат в вопросах цвета. Надо было начать обучение значительно раньше.