Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

Спокойствие, проявленное народом, а также минимальное применение силы, к которой пришлось прибегнуть, дают основания полагать, что вопреки всевозможным политическим поворотам можно будет достигнуть равновесия, так необходимого теперь, когда на весы брошено экономическое благополучие страны.

Когда Даскаль вошел, Мария дель Кармен разговаривала по телефону. Она еще была в домашнем халате поверх нейлоновой пижамы. Мария сказала, что разговаривала с отцом и что до сих пор еще ничего не ясно. И, извинившись, вышла переодеться. Ожидая ее, Даскаль прошелся по дому. Теперь его не стесняла претенциозная роскошь Седронов — государственный переворот лишил их величия. Даскаль открыл дверь библиотеки. На одной из книжных полок стояли два бюста: Макиавелли и Наполеон. Он поймал себя на том, что сам действует «с позиции силы» — государственный переворот заразил всех: он проник и в правительственные дворцы, и на улицы, и в сознание человека. И Даскаль, удовлетворяя свое любопытство, начинал пользоваться методами Батисты. Прежде он никогда не позволил бы себе вот так, ни с того ни с сего, бродить по этому дому, так почему же сегодня можно? Почему именно сегодня? Он прикрыл дверь, вернулся в коридор и прошел на террасу, как всегда делал раньше. Он торопился, боясь, как бы кто-нибудь не увидел его, не обнаружил, что он беззастенчиво проник в сокровенные уголки дома.

Он закурил сигарету. Карлос не захотел пойти с ним, а решил ехать домой и дождаться, когда вернется отец, чтобы узнать от него новости. Карлос неразрывно, пуповиной, связан со всем этим, подумал Даскаль, связан пуповиной не только с матерью, но и с отцом, и со своим домом на Ведадо, и с воспоминаниями, которые навевает на него все в этом доме; и со своими двоюродными братьями и дядьями, с домом, который построил дед в сентрали «Мануэлита». А неуверенность в себе, свойственная всем, кто ничего не создал своими руками, лишь укрепляет эту связь. Даже в момент, когда привычный порядок нарушен, Карлос, чтобы найти себя, обрести почву под ногами, прибегает все к тем же привычным способам: он не может и не хочет думать.

Вошла Мария дель Кармен в узеньких брючках и блузке.

— Нового ничего не узнал? — спросила она.

— Нет, верно, то же, что и ты знаешь… что говорят все.

— Это ужасно.

— Что нет новостей?

— Да нет — переворот, то, что совершил Батиста. Он отбросил страну на двадцать лет назад.

— Ты так думаешь?

— А ты думаешь иначе?

— Не знаю.

— Разве ты не понимаешь? При Батисте свободы не будет. Батиста — это убийства и насилие. У нас снова будет, как при Мачадо. Сколько времени понадобилось, чтобы установилась гражданская власть.

— Какая это гражданская власть?

— Гражданская власть, гражданское правительство. А теперь к власти пришли военные, теперь власть в руках у грубых и тупых людей: в руках военной касты.

— На Кубе нет военной касты. Ты говоришь так, словно речь идет о Германии. А у нас — удачливые сержантики да офицеры, мыслящие, как уличная шпана.

— Они-то и создают стиль: стиль дубинки и слабительного.

— По сути, это одно и то же. Грау и Прио тоже раздавали синекуры и приказывали убивать.

— Но у нас была свобода, можно было открыто говорить. А значит, была демократия.

— При Батисте тоже будет своя демократия. Ведь демократия — это только название. А название любое годится.

— Батиста не даст говорить.

— Говорить он даст, но только то, что его устраивает, как Грау и Прио.

— Нет, одной из ошибок Грау было как раз то, что он слишком всех распустил, позволял слишком многое.

— Не строй воздушных замков, Мария: для того чтобы отстаивать законность, необходима смелость. Иногда то, что поначалу звучит диссонансом, кончается полной гармонией. В Риме христианство преследовалось, а теперь, сама видишь, на протяжении уже двадцати веков оно представляет собой основу законности. Тех, кого в пятнадцатом веке считали отступниками, сегодня чтят как отцов протестантской церкви. Ты вот говоришь: демократия, то, другое. А в восемнадцатом веке французские аристократы вздергивали демократов на дыбу. Все незаконные намерения в конце концов становятся законными, если только достаточно долго упорствовать в них, заручившись достаточно вескими основаниями. Ты задумывалась когда-нибудь над тем, что многие короли поначалу были лишь пастухами и охотниками, и только необходимость сделала их воинами, а уж во время войны они проявили свои незаурядные качества, которые и привели их на трон? Вспомни британскую монархию, священную, добротную, непреходящую, прочную, респектабельную, традиционную до чрезмерности, олицетворение высшей законности; так вот, за всем этим кровь, предательство, отцеубийство, кровосмешение, заговоры. Всякая ересь в конце концов становится ортодоксальной. А власть оправдана тем, что облагораживает все, к чему прикасается.

— Это просто цинизм, макиавеллизм какой-то… не знаю. Мораль вовсе не так относительна.

— С точки зрения абсолютной нравственности политика — аморальна, а власть действует растлевающе. Никому еще не удавалось управлять людьми, не потеряв при этом частицу самого себя, не отказавшись от чего-то из своих прежних идеалов.

— Пускай не все идеалы, рожденные революцией тридцать третьего года, были осуществлены до конца, но часть их все-таки проведена в жизнь. Грау и Прио создали либеральное правительство левого толка, служившее народу.

— Ты на самом деле в это веришь, Мария дель Кармен? Ты не обманываешь себя? И Грау и Прио делали то же самое, что будет делать Батиста, абсолютно то же самое, что делали на Кубе все, начиная с Диего Веласкеса [110] * Диего Веласкес (ок. 1465 — ок. 1523) — испанский конкистадор, завоеватель Кубы. , и что будут делать до тех пор, пока мир останется таким, каков он есть.

— Не думаю, право. Ты слишком уж пессимист.

— Я не пессимист, а вот ты стараешься оправдать своего отца — прости, что я тебе это говорю, — стараешься найти основания уважать его. Разве сам он не порождение революции тридцать третьего года?

— Нет, просто я верю в человека.

— Не смеши меня. Человеческая суть едина во все времена.

— А что, ты считаешь, должны делать мы, раз произошел государственный переворот?

— Ничего… вернее, приспособиться к новой ситуации. И при новых порядках жить, как всегда. Батиста создаст правительство себе под стать. Чтобы участвовать В игре, надо выучить ее правила.

— Нет, Луис, нет, нет. Надо сопротивляться, насколько хватит сил. А если мы не окажем сопротивления, то в перевороте будет часть и нашей вины.

— Моей вины нет ни в чем, я ни в чем не принимаю участия.

— Но и не пытаешься ничему помешать.

— Что бы я ни делал, я бы все равно не смог помешать.