Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

После смерти Фернандо Габриэль долгое время не отваживался появиться в доме на улице Хервасио, а когда наконец пришел, Лаурита заплакала, а мать Фернандо, рыдая, его обняла: «Мой сын, мой сын!» Это было неприятно.

В тот день, когда пал режим Мачадо, Габриэль бродил по улицам города. В результате всеобщей забастовки, носившей политический характер, тиран был свергнут.

На улице Сан-Ласаро Габриэль взял такси и вышел у парка Сайаса. Он долго смотрел на президентский дворец, на разгневанную толпу. Потом смотрел, как забастовщики братаются с солдатами, смотрел на разграбленные особняки, и людская радость казалась ему бессмысленной и глупой.

Тем же летом в доме Менендесов он познакомился с Эрнестиной Гираль. Она не была ни Лорелеей, ни flapper [113] Здесь: вежливая, легкомысленная женщина (англ.) . , чувствовалась в ней какая-то основательность, которая непременно передалась бы и мужчине, оказавшемуся с ней рядом. Отец. Эрнестины, астуриец, владелец табачного магазина, несмотря на свое богатство, жил очень скромно в доме «Провидение» на проспекте Карлоса III.

Габриэль перестал встречаться с Лауритой и стал часто бывать у Эрнестины. Она мечтала вырваться из отцовского дома, и в декабре они поженились. Дон Эрнесто увеличил ему оклад, а десять месяцев спустя, 15 октября 1934 года, родилась Мария дель Кармен. Это еще больше отдалило Габриэля от революционной работы, он даже отказался помогать тем, кто готовил мартовскую забастовку 1935 года.

Одиннадцать часов. Габриэль уплатил за сок и направился к двери, выходившей в сторону Центрального парка. Он медленно поднялся по широкой лестнице с мраморными перилами. Свидание было важным. Он уже несколько лет проработал в конторе, и пора было наконец стать кем-то, занять прочное положение, подумать о будущем. Ему исполнилось тридцать пять. Он был женат. Имел дочь. В последнее время в нем вдруг снова проснулось честолюбие. А после смерти тестя ему достанется неплохой кусок.

Дон Эрнесто принял его, стоя у окна. Дон Эрнесто любил придавать драматизм тому, что он называл серьезными обстоятельствами. Он сразу перешел к делу. Габриэль был хорошим парнем. И при всех своих достоинствах и недостатках уже десять лет проработал у него в конторе. Был, конечно, в его жизни этот период сумасшествия, о котором лучше не говорить, потому что в молодости все мы революционеры и социалисты. И это такая же неизбежная болезнь, как корь или коклюш. Но теперь пришла пора образумиться: «Своему сыну Эрнесто я отдаю пай в адвокатской конторе. А ты его близкий друг. Вы вместе учились. Ты часто сидел у нас за столом. И женился на девушке из прекрасной семьи. Семьи достойной и трудолюбивой. У тебя есть кое-какие связи. Ты неглуп, а брак обуздывает и самых диких». Словом, пришло время Габриэлю Седрону стать компаньоном в его деле. Впредь контора будет именоваться «Менендес и Седрон». Сам он очень скоро уйдет на покой, и, хотя в общем Эрнесто с Габриэлем были в курсе почти всех дел, в некоторые им еще предстояло вникнуть.

Он позвонил в серебряный колокольчик, вошел Эрнесто-младший и крепко обнял Габриэля. Да, Фернандо умер.

Это было начало. Такая контора, как у Менендеса, помогала завязывать связи, придавала вес. Он окажется в самой гуще делового мира, будет делать деньги. И нет причин оставаться вне политики. И кто знает, не наступит ли день, когда он выставит свою кандидатуру в палату представителей, в сенаторы или даже станет министром, почему бы и нет?. Ведь могут же его товарищи по борьбе против Мачадо оказаться у власти. Они по-прежнему были его приятелями, и им не в чем было его упрекнуть. Потому что и сами они были заняты тем же, чем он, — своим собственным будущим. Не прозябать же ему всю жизнь. Тесть когда-нибудь умрет. Со временем можно будет купить особняк на Ведадо. И каждое лето они с Эрнестиной станут ездить в Нью-Йорк. А когда-нибудь поедут и в Париж. Париж надо повидать хотя бы раз. Мария дель Кармен выйдет замуж за человека, который обязательно будет собою что-то представлять.

Габриэль вошел к себе в кабинет. Окно, выходившее в Центральный парк, было открыто. От страшной жары асфальт словно плавился. Позолоченный купол Капитолия сверкал на солнце. Несколько машин проехало мимо, в сторону клуба галисийцев. Внизу медленно двигались крошечные фигурки пешеходов в костюмах из белого дриля. Вот он и вышел на большую дорогу. Время и умение работать решат остальное. Он заполучил этот город.

Габриэль сел за стол, полистал скопившиеся за утро письма и принялся подписывать: с сердечным приветом Габриэль Седрон. С сердечным приветом Габриэль Седрон. С сердечным приветом Габриэль Седрон…

Зимой Ранчо-Бойерос — холодное место. В январе бывают ночи, когда температура там падает до пяти градусов, в то время как Гавана нежится в тепле. Летом же там жарко, особенно в аэропорту: бетонная дорожка нагревается на солнце, и над ней поднимается насыщенный известью горячий воздух, сквозь который предметы кажутся далекими, точно смотришь на них через сосуд с водой. И редко бывает, чтобы в летние месяцы подул вдруг бриз и облегчил давящий зной.

Еще следует добавить гром репродукторов, галдеж пассажиров и мощный рев моторов. Место было бы крайне неприятным, если бы не восхитительное предчувствие чего-то нового, которое возникает перед всяким путешествием. К тому же был здесь и бар, в котором всегда прохладно, бар с огромными окнами; через их цветные стекла хорошо видно, как взлетают и садятся самолеты. В этом баре, с холодным коктейлем в одной руке и саквояжем — в другой, можно почувствовать себя маленьким Марко Поло перед отплытием в Китай.

Габриэль Седрон пил коктейль в баре аэропорта Ранчо-Бойерос, Ритика тоже. Репродуктор объявил рейс четыреста шестьдесят два национальной аэролинии до Нью-Йорка. На Ритике был костюм в мелкую черно-белую клетку. К блузке приколота брошь с бриллиантами, без сомнения настоящими.

Седрон говорил о жаре — о другом ему говорить не хотелось. Он сказал, что там, на улице, жара, должно быть, невыносимая. Его белая льняная гуайябера, свежая и туго накрахмаленная, еще не успела измяться. Он сидел, вертя в руках паспорт, и нечаянно раскрыл его. На голубой бумаге имя: Рита Сильва и рядом фотография, прекрасная фотография, если учесть спешку, в которой она делалась. Седрон уронил паспорт на столик; Ритика взяла его и положила поближе к сумочке и перчаткам. Седрон погладил серую лайку.

— Какая ты элегантная, — сказал сенатор.

— Приходится, раз собираешься путешествовать.

— Женщины всегда особенно тщательно одеваются в дорогу.

— Как ни старайся, все недостаточно.

— Даже перчатки.

— Чтобы управляться с некоторыми людьми, надо бы всегда быть в перчатках.