Лисандро Отеро - Так было. Бертильон 166

— Но если бы взялись многие, переворота можно было бы не допустить.

— Сегодня?

— Нет, переворот уже совершен. Но теперь начинается борьба.

— Да, борьба за то, чтобы отхватить себе кусок пожирнее. Я совершенно искренне одобряю всех, кто мчится сейчас в «Колумбию». Будь я политическим деятелем, я бы сделал то же самое.

— Это ложь: ты так говоришь, возможно, даже думаешь, но никогда бы так не поступил.

— А что собираешься делать ты?

— Не знаю, но что-то делать надо. Я до сих пор еще не узнала, где Тони, — сказала Мария дель Кармен, которую Даскаль уже начинал раздражать, и потому она подчеркнула слова: «что-то делать».

Даскаль интуитивно почувствовал, что в ней загорается робкое, но священное пламя, которое принято называть патриотизмом и которое было ему неведомо, а посему он пожелал Марии сгореть в этом очистительном огне, но говорить больше ничего не стал. Он просто не знал, что сказать, и молчал, вертя в руках фаянсовую пепельницу. Мария дель Кармен извинилась, вышла ненадолго и, вернувшись, сказала, что стол уже накрыт и, может, он останется пообедать с ними. Даскаль отказался и, пообещав позвонить, если узнает что-нибудь новое, ушел.

«Батиста сообщил корреспондентам телеграфных агентств, что сформированное им «правительство — временное и что сразу же, как только положение нормализуется, он проведет справедливые и честные выборы».

Одним из первых мероприятий генерала Батисты было увеличение жалованья полицейским и солдатам до ста пятидесяти и ста песо соответственно.

Можно сказать, что после совершения государственного переворота административный аппарат перестал функционировать; общественные работы замерли, учебные заведения почти пустуют, на улицах скапливается мусор.

Странное положение, когда радио не передавало до часу дня никаких сообщений и комментариев, а только музыку, объясняется тем, что радиостанции были заняты вооруженными полицейскими».

Пообедав дома, Даскаль лег поспать. Проснулся он около четырех, отыскал воскресные газеты и, читая объявления, обнаружил, что в «Трианоне» хорошая программа. Он пришел в кино, когда открывали кассу, купил кулечек конфет, уселся в еще освещенном зале, разглядывая белый экран, едва заметно порванный в углу. Погасили свет, на экране появился лев — эмблема студии «Метро-Голдвин-Майер», и он забыл обо всем.

В восемь вечера он вышел из кино и, увидев на углу улицы Линеа и А. разговаривавших о чем-то людей, направился к ним. Это были журналисты. С Антонио Тельесом Аурой из отдела информации Даскаль был знаком и подошел к нему порасспросить. Прио временно предоставили убежище в мексиканском посольстве, и теперь они ждали, не согласится ли он принять их или сделать какое-нибудь заявление. Вспышка магниевой лампы осветила улицу. Даскаль пошел к дому. Остановившись около продавца газет, он купил одну и под фонарем прочитал заголовки:

КАРЛОС ПРИО И ЕГО ПРАВИТЕЛЬСТВО СВЕРГНУТЫ В РЕЗУЛЬТАТЕ ГОСУДАРСТВЕННОГО ПЕРЕВОРОТА, КОТОРЫЙ ВОЗГЛАВИЛ ГЕНЕРАЛ ФУЛЬХЕНСИО БАТИСТА

В девять часов утра президент Карлос Прио покинул дворец…

Развитие событий в центральных провинциях страны

Кабрера, Сока и Уриа [111] * Кабрера, Сока, Уриа — высшие офицеры армии и полиции. прибыли в Майами на военном самолете…

Подтверждаются сообщения о том, что коммунисты не будут больше контролировать деятельность КТК [112] * КТК — Конфедерация трудящихся Кубы.

Судя по всему, Соединенные Штаты не замедлят признать режим Батисты…

Ничего существенного сегодня не произошло, подумал Даскаль, ничего существенного, что могло бы изменить этот остров — цветущий остров сахарного тростника; остров, погруженный в море дерьма; остров, плывущий в никуда; остров, утопающий в разврате и сладострастии, отданный на милость "случайности, фетишей и азарта, растерзанный бездействием, испохабленный алчным насилием; остров, над которым пролетают циклоны и который скучает под сенью пальм; остров печальный, разбитый, анархичный, бурный и всегда хмельной, всегда в судорогах, в шуме и грохоте. Никто не чувствует себя здесь хорошо, и то, что поначалу кажется новым, оказывается все тем же: сколько ни есть дней, на каждый будет свой Прио, и на все рассветы хватит Батист, и вечно пребудут Мачадо, Грау, Сайасы, чтобы ломать и растрачивать нашу жизнь, которая между тем уходит.

Нет, и на этот раз ничего не произошло.

И так настало время палачей, и так случилось это: мутное, жестокое и сильное море, бушуя, выгрызало рифы — таков был натиск; черное облако поднималось к небу, оставляя на земле слой пепла; лютый вихрь втягивал все в свое кровавое кружение. Шквал скрутил пять лет в один час.

Габриэль Седрон жил во время революции, делал революцию, но теперь его память была не в силах удержать поток неясных, разрозненных воспоминаний, растворившийся шквал впечатлений. Когда он приехал из Сагуа? Вчера? Тридцать лет назад? Когда познакомился с Лауритой? Когда он видел, как умирал Трехо? Кто кем оказался в свой смертный час? В час смерти, в час палачей и мучеников, в час, за который незаметно для тебя проходят годы, в час скорби, в час радости, в час жизни, в час революции.

Теперь настал иной час, иное время. Начинался добрый 1935 год, и надо было самому отвечать за себя. Седрон зашел в магазин «Мансана де Гомес» и попросил холодного ананасового сока. Было без четверти одиннадцать, и предстояло убить время до свидания с доном Эрнестом Менендесом.

Фернандо Ороско сказал бы, что это капитуляция, но Фернандо теперь уже ничего не мог сказать, потому что он был мертв. Мертв, мертв, мертв навсегда. Габриэль видел его своими глазами, видел его живот, весь в безупречно круглых дырочках, его голову в луже темной крови, видел его глаза с открытыми веками, видел покой на его лице, покой.

Как-то вечером они договорились встретиться в кафе на улице Санха. Габриэль пил коньяк, когда увидел Фернандо и по его виду понял, что за ним следят. Фернандо быстро прошел мимо его столика, успев сказать: «В «Шанхае»!»

На афише театра «Шанхай» значилась, как всегда, скучнейшая программа бурлесков, и Габриэль, заняв в темноте свое кресло в первых рядах партера, с волнением стал ждать Фернандо. На сцене покачивали бедрами несколько полуголых женщин. Одна из них как раз принялась похотливо подрагивать жирным животом, когда рядом с Габриэлем сел Фернандо и вложил ему в руки пакет. «За мной следят. Здесь динамит. Избавься от него!» И ушел.

Выждав пять минут, Габриэль оставил пакет в туалете. Выходя, он услышал выстрелы, но пошел дальше и, пройдя еще квартал, увидел Фернандо, мертвого.

Не важно, много или мало времени утекло с тех пор — но это случилось. Его наполняли горечь и скептицизм — вот как все кончается. Горечи прибавилось, когда прибыл Сэмнер Уэллес и начался период посредничества. Габриэль нападал на партию АБИ, за то, что она тоже принимала участие в этом фарсе. Он знал, что многие бегали в отель «Националь» повидаться с американским послом, а потом на собраниях, среди своих товарищей-революционеров, отрицали это. Сэмнер Уэллес помогал свергнуть режим Мачадо, потому что Вашингтону не нравился царивший на острове хаос.