Леонид Переплётчик - Клуб имени Черчилля

— Вот в этой, номер двенадцать.

— Зайдём?

Катя открыла дверь в тёмную комнату. Вслед за ней зашёл Коля и плотно закрыл за собой дверь. Он обхватил Катю и плотно прижал к себе. Животом, грудью Катя почувствовала его желание, она почувствовала его тело, напрягшееся и разгорячённое. Сладкая истома охватила Катю, она слабо сопротивлялась, но Коля всё сильнее прижимал её к себе. От него шёл запах пота и папирос, он дурманил Катю, возбуждал её желание.

— Да не дёргай ты так, платье порвёшь, — Катя тяжело

дышала, — ты что, в первый раз?

— Ага, а ты, вижу, тоже в первый?

Катя ничего не ответила.

Когда они снова вошли в зал, вечер подходил к концу. Играл последний танец, несколько пар кружились в центре зала. Танька Седых быстро взглянула на Катю и Колю и как-то хитро улыбнулась.

— Ты чего, Таньча? А где твой кавалер, сбежал? — Катя

почувствовала, что голос её не слушается, ей казалось, что всё на неё смотрят, все знают, что они делали с Колькой в её комнате.

— Сказал, что ему пора по делам и смылся.

— Найдёт, если захочет.

На очередном политзанятии Эльза объявила, что через месяц обучение заканчивается. Потом, сказала Эльза, вам поручат ответственное задание. Весь месяц до конца занятий Катя ждала, что Коля как-то объявится, найдёт её, но Коля не показывался. Танцев больше не устраивали и Катя постепенно стала забывать всё, что произошло в тёмной комнате. Наступила пора зачётов и стало не до воспоминаний.

После зачётов вся команда собралась в ленинской комнате или «красном уголке», как называла Эльза. После прочтения очередной сводки Совинформбюро Эльза объявила:

— Ну, всё, мои милые. Собирайте свои манатки. Завтра

мы все уезжаем в Архангельск для выполнения особо важного задания.

— А какое задание? — подняла руку Танька.

— Вам расскажут на месте. Завтра в десять ноль-ноль

всем быть готовым — отправляемся на вокзал. А сегодня — всем собираться!

Осень в Архангельске в этом году началась рано. Ветер гнал с моря серые тучи, время от времени сеял холодный дождь. Люди в телогрейках, шинелях, плащах спешили, отворачиваясь от ветра, скользя по мокрым деревянным тротуарам.

— Не отставать! — Эльза нахлобучила ушанку на самые

уши, — Идите за мной. Петрович, как ты там?

— Нормально, йохом-бохом, — Петрович, застегнув

наглухо свой старый морской бушлат, с трудом тащил деревянный сундучок.

Общежитие ткацкой фабрики — старое кирпичное здание с кое-где выбитыми стёклами, украшало одну из центральных улиц Архангельска. Эльза показала документы толстой вахтёрше, важно восседавшей за столом возле входа. Вахтёрша долго изучала документы, затем позвонила по телефону, видимо, начальству. После длинных объяснений, переспрашивания, перехода телефонной трубки от вахтёрши к Эльзе и обратно, невидимое начальство, наконец, разрешило вселение в общежитие.

На другой день вся команда двинулась осматривать, как выразилась Эльза, «объект». Двухэтажное здание было почти готово. Рабочие заканчивали штукатурить стены, красили оконные рамы. Над входной дверью была прибита вывеска «Дом интернациональной дружбы».

— Ну вот, мои милые, — Эльза всегда начинала со слов

«мои милые», — надо поработать. Дом должен быть готов к приёму гостей. Скоро в город придёт конвой с оружием для Красной Армии. В этом доме мы будем встречать английских и американских моряков.

— Товарищ комиссар Госбезопасности третьего ранга!

Лейтенант Воропаев прибыл для дальнейшего прохождения службы! — Николай подал комиссару свои документы.

— Прибыл, значит? — комиссар листал личное дело

Николая, — сами попросились к нам в Архангельск или направили?

— Направили, товарищ комиссар третьего ранга.

— Добро. Для начала будете задействованы на

исполнении приговоров. Набьёте руку — это хорошая практика для молодого офицера. Как с жильём?

— Пока никак, товарищ комиссар третьего ранга.

— Поживёте пока в общежитии. Свяжитесь с

комендантом, он всё устроит. Вопросы есть?

— Никак нет, товарищ комиссар третьего ранга!

Разрешите идти?

— Идите.

Николай вышел в приёмную. Возле секретаря стоял высокий лейтенант и что-то говорил секретарю. Он обернулся.

— Новенький? Откуда?

— Из Москвы.

— Здорово. Давай знакомиться. Меня зовут Алексей.

— Николай.

— Ты где остановился?

— Направили в общежитие.

— Айда в мою комнату, там как раз койка освободилась.

Николай и Алексей вышли во двор Управления.

— Ты как насчёт женского полу? — спросил Алексей.

— Ну…как, нормально, вроде.

— Я не про то. Баба есть?

— Вроде нет.

— Тут у нас в пригородах, в Соломбале такие шалманы,

— мечтательно сказал Алексей, — только в нашей конторе с этим строго — можно на конец подцепить. Зато в нашем городе есть настоящий публичный дом, во, как.

— Это как, публичный дом, ты чё буровишь?

— Точно говорю, с настоящими породистыми блядьми.

Только нас туда не пускают — только для буржуйских моряков с конвоев. Пацаны им по ночам на дверях пишут «Бордель имени Черчилля». Потом ихний вахтёр по утрам стирает, матюгается на всю улицу.

Высокое московское начальство, получив просьбу союзного командования, организовало бордели для британских и американских моряков, прибывающих с конвоями в порты Мурманска, Молотовска, Архангельска. Официально считалось, что это будут «Дома Интернациональной дружбы», где моряки союзников будут приятно проводить время с идейно выдержанными комсомолками. В Архангельске к этому благородному делу улучшения морального климата в экипажах иностранных конвоев привлекли, также, местный ресторан. До революции архангельские купцы веселились с проститутками в отдельных номерах ресторана, в советское же время, этим занималась местная «головка» — партийное и НКВД-шное начальство, полагающее, что все суровости коммунистической морали — это для рабоче-крестьянского гегемона, но не для них.

С появлением в Архангельске иностранных моряков, для комсомольской организации Дома Интернациональной дружбы наступили суровые трудовые будни. Доблестные труженицы тыла, со всем присущим им комсомольским огоньком и преданностью делу Ленина-Сталина, вкалывали, буквально, не вылезая из постелей. Однако, замысел объединённого командования по облегчению жизни англо-американских моряков, воплощался в жизнь с большим трудом. Суровые, мрачные, некомфортабельные советские города наводили на англичан и американцев уныние. Матрос Коллинз с крейсера «Белфаст» сочинил стишата об Архангельске. Не Шекспир, конечно, но настроение есть. Рискну привести фрагмент этого стишка в не очень поэтическом переводе с заменой очень плохого английского слова русским словом «долбанный». Проницательный читатель догадается, что означает сей эвфемизм. Пришлось пожертвовать точностью перевода в пользу приличий, впрочем, не очень соблюдаемых в наше столь вульгарное время. Вот этот фрагмент: