Леонид Переплётчик - Клуб имени Черчилля

— А кто такой Борька?

— Вместе учились. Его отец ушёл на фронт и пропал без

вести. Борька живёт с матерью. А в десятом мы его вытурили из комсомола.

— Вытурили, значит, выгнали? А что он совершил?

— Болтал, чего не положено.

— А как это — чего не положено?

— Ну… не положено. И вообще, много будешь знать,

скоро состаришься.

— А что потом сталось с этим Борькой?

— Ушёл из школы, устроился в литейку подсобником.

Больше я о нём ничего не знаю. Расскажи лучше о себе.

— Я покажу тебе кое-что, — Джон достал бумажник из

кармана униформы, висевшей на стуле, — это фото нашей семьи. Вот мама, а это я стою рядом.

— А это твой отец?

— Да, а рядом с ним — сестрёнка Кэйт. Я её очень

люблю.

— И все улыбаются…

— Такая традиция. Мы всегда улыбаемся, когда нас

фотографируют.

— А что привязано на руке Кэйт?

— Бантик. Это тоже традиция.

Катя сидела на кровати в позе Васнецовской Алёнушки, обхватив колени руками. Джон стоял у окна, его профиль неясно вырисовывался на фоне светлого неба. Дым сигареты лениво подымался к потолку. Катя неотрывно смотрела на Джона, в её голове вертелась песня, которую пели отец с гостями на Первое мая. «Миленький ты мой, возьми меня с собой…»

— Русские песни — такие протяжные, задумчивые, —

неожиданно сказал Джон.

Катя вздрогнула. Как Джон мог почувствовать, что внутри у меня звучит песня?

— Откуда ты знаешь? — изумлённо спросила Катя.

— В детстве моя бабушка пела мне песню, она говорила,

что это русская колыбельная.

— Она что, русская?

— Не совсем. Мои дед и бабка уехали из Одессы очень

давно, когда там были еврейские погромы. В Америке все знают слово «погром».

— Они были евреи?

— Да, но мои родители больше не соблюдали еврейские

традиции. Когда работаешь на ферме, некогда соблюдать шаббат, надо работать каждый день.

— У нас в колхозах тоже нет выходных. Да и ни у кого

сейчас нет выходных — война.

— Да, война…

Они замолчали. Джон подошёл к Кате.

— Ты умеешь петь? Спой, пожалуйста.

Не меняя позы, Катя запела. Голос у неё был несколько низковат, она пела, как бы из глубины. О таком голосе говорят «грудное контральто».

— «… Но нельзя рябине к дубу перебраться,

Знать судьба такая — век одной качаться »

И снова наступила тишина.

— Какая грустная песня, — наконец, сказал Джон и

погладил её волосы.

Катя взяла его за руку и прижалась щекой к его ладони.

— А у вас есть такие песни?

— Да, конечно. Вот послушай:

“ For all we know this may only be a dream

We came and go like a ripple on the stream

So love me tonight; tomorrow was made for some

Tomorrow may never come for all we know.”

— Я не очень понимаю, когда поют по-английски. Можешь пересказать своими словами?

— В этой песне поется, примерно о том же, что и в

твоей. Всё, о чём мы знаем, возможно это только мечта. Мы приходим и уходим, словно лёгкая рябь на воде. Люби меня сейчас, потому что, завтра может для нас не наступить.

— «Завтра может не наступить…» Мне страшно, Джон.

Я всё время чего-то боюсь. Боюсь, что случится что-то ужасное.

— Не бойся Кэйт, дорогая. Я тебя люблю и всегда буду с

тобой.

И снова наступил рассвет — просто серое небо белой ночи стало медленно светлеть. Катя и Джон оделись и спустились в зал.

— Кэйт, давай потанцуем немного перед тем, как я уйду.

Заведи виктролу.

Катя накрутила пружину патефона и поставила пластинку. Под звуки пластинки Катя и Джон медленно кружились в полутёмном зале.

«Ночь коротка спят облака

И лежит у меня на ладони

Незнакомая ваша рука…

Хоть я с вами совсем не знаком И далеко отсюда мой дом Я как будто бы снова возле дома родного В этом зале пустом мы танцуем вдвоем Так скажите хоть слово, сам не знаю o чем…»

Музыка смолкла, игла патефона шипела на центральном круге, но Катя и Джон продолжали кружиться. Наконец, Джон сказал:

— Кэйт, ты выйдешь за меня замуж?

Горячая волна ударила Кате в голову. В глазах вспыхнул яркий свет.

— Да…я…я не знаю…мне не разрешат…

— Как это не разрешат? Кто может не разрешить?

Родители? Священник?

— Нет, не то…Ванечка, я подумаю, можно?

— Да, конечно. Завтра я буду занят. А потом мы

увидимся и ты мне скажешь.

Джон ушёл. Катя, бессмысленно потыкавшись из угла в угол, так и не смогла ни на что решиться. Хоть бы кто посоветовал. Ну не Петровичу же всё это рассказывать.

Дверь резко распахнулась, вошла Эльза с папкой, набитой бумагами.

— Ага, Катерина, вот ты мне и нужна. Ты почему не

написала отчёт за прошлую неделю? Что за безобразие?

— Мне надо поговорить с вами, товарищ лейтенант, —

это вырвалось совершенно неожиданно для Кати.

— Пошли ко мне.

Они поднялись на второй этаж, где была маленькая комнатка — контора Эльзы. Сюда стекались отчёты девушек о том, с кем они познакомились, о чём говорили, какие сведения о военных кораблях союзников девушкам удалось выудить из не всегда трезвых моряков.

— Садись сюда, Катерина. Я тебя слушаю.

— Товарищ лейтенант, — Катя почувствовала, что такое

обращение как-то не очень хорошо звучит, но она, даже, не знала отчества Эльзы, — это про меня и…Джона.

— А-а-а, вот ты, о чём. Наслышана. И что?

— Он хочет жениться на мне…

— Он тебе так и сказал? А ты?

— Да, так и сказал. Я тоже хотела бы…

— И вы это с ним обсуждали. Он рассказывал о себе, у

него отец-мать есть?

— Да, есть. Они с его сестрёнкой живут в штате

Теннеси, у них там ферма.

— А что ты ему о себе рассказала?

— Я сказала, что у меня тоже есть отец и мама.

— Сказала, где живут, где работают?

— Да, в Свердловске, это же не секрет.

— Конечно не секрет. И, где работает твой отец — тоже

не секрет. Ты ему и это сказала?

— Я только сказала, что папка работает мастером в

мехцехе.

— Понятненько, — Эльза барабанила пальцами по столу,

задумчиво глядя в окно, — вот что, девка. Ты здесь не для того, чтобы хаханьки строить с иностранными моряками, ты выполняешь важное государственное задание. Ты солдат, Катерина и выполняй свой воинский долг. Так и скажи этому Джону, когда он придёт, дескать, извини, дорогой, побаловались и хватит. Езжай себе домой, найди там американочку, женись на ней, а у нас с тобой ничего не выйдет. Всё, Катерина, иди работай и выбрось эту дурь из головы.

Фрегат «Бикертон» готовился к отплытию. Матросы проверяли приборы, чистили, мыли, драили палубы, кубрик, каюты. Джон трудился вместе со всеми. Он думал об отце, матери, сестре Кэйт. Им понравится его русская жена, уверен, они полюбят эту необыкновенную, загадочную Кэйт, мою Кэйт. Эту лучшую в мире Кэйт. Мы им не скажем, что такое Дом дружбы в этом далёком Архангельске, это уйдёт и забудется, кончится эта проклятая война, останется наша любовь, моя Кэйт будет со мной, мы будем счастливы.