Леонид Переплётчик - Клуб имени Черчилля

«Долбанные кости долбано ноют, ни приличного трамвая, ни долбанного автобуса. Никому нет дела до долбанных нас В долбанном старом Архангельске.

По долбанным тротуарам трудно ходить — Долбано деревянным и долбано скользким, Долбано ступишь — перелом спины

В долбанном старом Архангельске.»

Вот как выглядел Мурманск в описании другого моряка — Кевина Коперски с британского сухогруза.

"Наш сухогруз вот уже 6-е сутки пережидает ужасный шторм. На берегу — пустынные улицы, закрытые магазины. Мурманск заметён снегом, как руины тысячелетней древней цивилизации. Танкеры и сухогрузы в бухте Кола кажутся покинутыми. Экипажи или прячутся в трюмах или греются возле пухлых дамочек в местном борделе. Команды, используя ломы, лопаты, горячую воду, пытаются убрать лёд с палуб, но, кажется, проигрывают борьбу со стихией"

Сексуальные услуги, оказываемые преданными делу Ленина-Сталина комсомолками, под строгим присмотром партийного начальства и сексотов, выглядели не совсем привычно для моряков, воспитанных на ценностях Запада, где «кругом такие развраты». Большинство местных девушек знали английский очень плохо или вообще его не знали. Хотя и считается, что в таких делах знание языков не обязательно, но отсутствие этого элемента создавало неудобства. Бригада из Москвы, которую привезла Эльза Томашюнас, была подготовлена несравненно лучше местных энтузиасток, однако, потребность в этом сервисе значительно превосходила возможности московской бригады.

К 1944 году небо над СССР посветлело. Немецкие войска были оттеснены за пределы священных рубежей нашей Родины. Под «священными рубежами» подразумевалась разделительная линия между сферами влияния двух стран, определённая по договору между Гитлером и Сталиным. Красная Армия всё ещё несла большие потери, хотя стала более профессиональной. О потерях говорили вскользь, не уточняя, зато голос Левитана «звучал, как колокол на башне вечевой», рассказывая в сводках Совинформбюро об очередных победах.

Активность немецкого флота в водах северных морей заметно снизилась и моряки, прибывающие с конвоями в Архангельск, Мурманск, Североморск, уже не так мрачно воспринимали советскую действительность.

В Архангельске установились погожие дни. Бледно-голубое небо с лёгкими перистыми облаками, было светлым даже ночью. Приятно гулять в тёплую летнюю ночь по Архангельску. Таинственно поблескивает вода Северной Двины, неясными контурами громоздятся склады и бараки Соломбалы.

В один из таких тихих летних вечеров группа моряков из очередного конвоя шумной компанией ввалились в Дом Интернациональной дружбы. По традиции новую группу встречала Наташа Чугуева — самая красивая из всей Московской бригады.

К Кате подошёл моряк в форме американских ВМС. Катя уже умела различать американцев, англичан, шотландцев…По поведению, по манере говорить. Американцы вели себя открыто, были общительны, всё время улыбались.

— Привет, меня зовут Джон. Потанцуем?

Заезженная пластинка с «Рио-Ритой» шипела и потрескивала, но Катя не замечала этого. Она испытывала какое-то странное, незнакомое чувство, ей казалось, что она давно знает этого Джона, что маленькой девочкой она бегала с ним по улице, играла в снежки, ходила с ним в один класс школы. Что за чёрт, ну не было такого, не могло такого быть! Но воображение упрямо рисовало ей картину — они идут вместе из школы, и никто из мальчишек не осмеливается их дразнить.

«Дура!» — в сердцах выругала себя Катя, — «придумала себе чёрт знает, что. Переспит он со мной пару ночей и укатит в свои Англии-Америки. Кто я для него — проститутка»

Но что-то было не очень обычно во всём этом. От Джона исходило какое-то тепло, Катю неодолимо влекло к этому теплу, словно она, озябнув в ненастье, подошла к костру, протянула руки к огню.

— Как тебя зовут, милая?

— Катя, по-вашему, Кэтрин.

— Я буду называть тебя Кэйт. Мне нравится это имя —

Кэйт. У меня в Нэшвилле осталась младшая сестрёнка. Её зовут Кэйт, и она немного похожа на тебя.

— А где это — Нэшвилл?

— В Америке, штат Теннеси. Правду говоря, мы живём

не в самом городе, а за городом, на ферме.

Эта ночь Катя запомнит надолго. Впервые в жизни Катя почувствовала себя женщиной, а не станком для торопливого удовлетворения сексуального голода матросов. Она ощущала Джона каждой клеточкой своего тела. Они дышали одним дыханием, билось одно сердце, одно физическое наслаждение. Они плыли на волнах, взмывая в небеса, уходя в бездну, только для них звучала Божественная мелодия. Казалось, эта ночь никогда не кончится, они будут вечно вместе и ничто не сможет их разъединить.

Но всё в этом мире кончается. И наступил рассвет и Джону надо было возвращаться на свой корабль.

В зал со щёткой и тряпкой, вошёл Петрович.

— Йохом-бохом, гадские пацаны опять накарябали на

дверях это непотребство, чтобы им пусто было. — Петрович вынул кисет. — Здорово, Катька! Что это ты сияешь, как новый гривенник? Никак, влюбилась?

— А что, нельзя?

— Отчего же, нельзя, дело молодое. Только смотри,

девка, как бы не пропасть. Дело не шутейное.

— Ничего, Петрович, Бог не выдаст, свинья не съест.

— Бог-то не выдаст, а вот за свинью не поручусь.

Петрович не спеша набил трубку махоркой, начал раскуривать, ворча себе под нос: «Гадские пацаны…йохом-бохом…свинья-то большая…»

Джон, по-русски будет Иван. Ваня, Ванюша… Обещал сегодня прийти. А что, если не отпустят, пошлют в наряд? Нет, должен прийти, не может быть такого, чтобы не пришёл…Как же медленно тянется время! Чтобы как-то занять себя, Катя принялась наводить порядок в своей комнате, неистово протирала окно, тумбочку, перекладывала своё нехитрое имущество. Наконец, она услыхала звуки патефона — пришли клиенты. Катя причесалась, как говорил Петрович, «навела марафет» и выскочила в зал.

Летние сумерки перешли в белую ночь. Шаги в коридоре, чей-то смех, не нарушали тишину в комнате. И снова была ночь, принадлежащая только им, двоим — Джону и Кате. И снова они сливались воедино, одно сердце гнало одну и ту же кровь. Казалось, никакая сила не сможет их разъединить.

Белая ночь смотрела на них сквозь окно, проливая тусклый, призрачный свет.

— Расскажи о себе, — попросил Джон.

— Рассказывать-то нечего. Училась в школе, потом, вот,

попала сюда.

— У тебя есть фотография?

Катя открыла тумбочку, достала старинный ридикюль, доставшийся ей по наследству от бабушки.

— Вот, гляди, другой нету.

— Какая ты здесь смешная, косички торчат в разные стороны. А почему карточка такая маленькая?

— Это снимал одноклассник Борька Гальперин. Его

отец подарил ему фотоаппарат ещё до войны.