Иорам Чадунели - Возмездие. Рождественский бал

Со временем во всем его облике появились солидность и значительность. Да и вынужденные тосты и обильные трапезы во время нередких застолий сделали свое. Сшитый год назад костюм уже не сходился в талии. Именно это расстраивало больше всего.

— Рамаз! — услышал он голос матери.

Элисабед сзывала всех на завтрак. Пришлось одеваться. Уже наперед жирная пища, которая была на столе, вызывала у Рамаза отвращение. Нехотя направился в столовую.

К столу все пришли почти одновременно.

Отец воспаленными глазами оглядел сына с ног до головы.

— Выспался? — спросил недовольно.

— Спал как убитый.

— О себе заботиться, конечно, надо, — буркнул отец. — Только я не знаю человека, который, будучи соней, чего-то добился в жизни.

— Почему соней?! — Замечание отца задело его за живое.

— Все жду, когда наберешься ума-разума… — упрекнул Бено. — Правильно говорят: кто не испытывает трудностей, тот не знает цену жизни…

— Я же не сижу без дела, — Рамаз стал накладывать себе в тарелку еду.

— Разве это дело?

— Бено, ты сегодня просто невыносимый. — Элисабед сосредоточенно намазала на хлеб толстый слой икры. — На, сыночек, поешь!

— Я выпью только чаю. — Рамазу вдруг расхотелось есть. — Не видишь, как потолстел?

— Чем мешает тебе полнота? — удивилась мать. — Не представляю, как могут нравиться кожа да кости? Вон твой отец: не человек — гора. Никому от этого не худо. — Элисабед старалась не обращать внимания на резкости сына.

— Худо, когда с утра люди портят друг другу настроение… — попытался отшутиться Рамаз и вышел из-за стола.

— Сядь! — По угрюмому лицу Бено скользнула неясная тень. — Поговорить надо. Ты уже взрослый, самостоятельный человек. Пора задуматься о своем будущем. Другие в твои годы горы своротили. Мне обидно, что ты отстаешь от них. Жизнь мне подсказывает, что вокруг никому ни до кого нет дела. Существует неписаный закон, и он куда сильнее всех печатных. Я даю тебе, а ты даешь мне, я помогаю тебе, но и ты выполняй мое желание. Чтобы давать, надо что-то иметь, а чтобы иметь, нужно раздобыть, требуются возможности. Философия! — Старший Бибилури уселся в удобное кресло и закурил. Посмотрел оценивающе на сына и продолжил: — А теперь ближе к практике. Цели достигают хладнокровием. И разумом. — Он потушил сигарету и отпил глоток кофе, снова повернулся к сыну: — Ни обижайся! Ты думаешь, если имеешь несколько жалких часов в медицинском, то уже всего достиг? Нет, ошибаешься. Хочешь красиво жить — умей волчком вертеться…

— Присказки эти я и сам знаю.

— Не перебивай! Обычай велит старших слушать.

— Ну, слушаю.

— Если ты думаешь, что твоя кандидатская будет без конца нести золотые яички, то ошибаешься. Во-первых, ты защитился не в том возрасте, когда друзья кричат: гений. Похвастать пока нечем. Во-вторых, я не вижу перспектив твоей научной деятельности. Скажу прямо, наука — не твоя стихия. Ты и сам это прекрасно знаешь. Остается одно — побыстрее сделать карьеру. Чтобы и почет, и хлеб насущный.

— Ты так говоришь, отец, — весело рассмеялся Рамаз, — будто должности сыплются на меня золотым дождем. Бери — не хочу. Может, ленюсь нагнуться и подобрать хорошую должность?

— Повторяю: хочешь красиво жить — умей поворачиваться. Никто другой за тебя это делать не станет! Нет, мой друг, на других понадеешься — без портков останешься. Самому все надо пробивать. Чтобы сделать карьеру, язык вытянешь…

— Ну что вы все пристали со своей карьерой! — недовольно отмахнулся Рамаз.

— Бено, не мучай мальчика, — вступилась Элисабед, мелко откусывая хачапури.

— Ты уже не маленький! — наседал отец. — На твоем месте я познакомился бы с дочкой Омара Чикобава…

— С Наной Чикобава?! — Рамаз даже поперхнулся.

— А что? Отец — профессор. Муж племянницы профессора, Манучар Баделидзе, правда, пока не на самом верху служебной лестницы, но уже ворочает большими делами. Этот человек далеко пойдет!

— О, сынок! — воскликнула Элисабед, и Рамаз так и не понял, что это означало — остережение или одобрение.

Нана Чикобава считалась на лечебном факультете личностью незаурядной: умна, красноречива, образованна. Да и внешностью природа ее не обошла. Была стройной, обаятельной девушкой. Сдавала зачеты Рамазу. Выбор отца пришелся неожиданно Рамазу по вкусу. Он стал все чаще задумываться о ней и вскоре почти убедил себя, что давно втайне был влюблен в профессорскую дочку, а отцовская подсказка лишь способствовала переходу подсознательного чувства в желанную любовь.

Правда, иногда, вспоминая свою прежнюю симпатию, он чувствовал, как на душе кошки скребут. Ангелину Рамаз любил с детства. И хотя в последнее время их мало что связывало, влечение к Ангелине не прошло даже спустя год после расставания. Вот и сейчас перед мысленным взором неожиданно возникало лицо Ангелины, ее глаза, такие печальные в день разлуки. Они как будто все еще укоряли Рамаза.

Да, он знал, что поступил с Ангелиной подло. Но что он мог поделать, если мать категорически отказалась считать Ангелину невесткой. Называла красивую, изящную девушку жабой, зло высмеивала ее внешность, манеры, не щадила самолюбия Рамаза. Как ни убеждал, что ни говорил, все было напрасно. Отказывалась понять чувство сына. И в то же время была любящей, самоотверженной матерью… Из кожи вон лезла, чтобы угодить любимому чаду, жизнь могла отдать за него. Рамаз сперва никак не мог понять, почему с матерью происходили такие перемены, стоило ему только заикнуться о женитьбе на Ангелине. Не пара — и все. Для семьи, для будущего нужен расчет, убеждала мать. Вот, например, выдали с отцом замуж дочь, подыскали, высчитали нужного жениха — и та теперь счастлива. И любовь пришла, и люди завидуют.

Постепенно Рамаз и сам склонился к выбору отца и матери. Даже изменился к лучшему. Вставал рано утром, бегал, закалялся под холодным душем. Он заметно похудел, обретал прежнюю спортивную стройность. Перед юной красавицей нельзя было выглядеть старым и дряблым. Требовалось очаровать и скорее, чтобы не опомнилась, вести в загс. Тем более что у Наны, как у всякой интересной девушки, не было недостатка в поклонниках. К счастью, она пока не снисходила ни до кого. Немного нравился, правда, молодой журналист Отар Чхиквадзе. Он частенько возникал на ее горизонте, держался подчеркнуто дружески, не более того. Тот самый Отар, который в свое время отдубасил Рамаза и нанес ему этим неизгладимую душевную рану.

Может, именно поэтому, как ни убеждал себя Рамаз в любви к Нане, глубоких эмоций она у него не вызывала. Нравилась, конечно, но скорее умозрительно, на расстоянии. Он испытывал в ее обществе непонятную скованность. Не было той непринужденности, что возникла с первой же встречи с Ангелиной. И только, возможно, назло Отару он твердо решил добиваться благосклонности Наны Чикобава.