Феррейра Кастро - Сельва

В Игарапе-ассу он, даже не сходя с лошади, едва поднес ко рту чашку кофе, которую ему подал Назарио, самый процветающий из торговцев в серингале. И сразу же помчался дальше («Большое спасибо, пум; до свидания») — он хотел в тот же день вернуться, чтобы дать отчет хозяину о том многом или малом, что ему удалось бы разузнать.

Утро уже было в разгаре, и свет сиял во всех уголках сельвы, когда Каэтано на всем скаку остановил лошадь в Тодос-ос-Сантос, со взмыленными боками и густой пеной на поводьях; проворно соскочив на землю, он внимательным взором окинул все вокруг.

Никого! Ни единой души! Солнце стояло уже высоко, и серингейро должны были в этот час приступить ко второму обходу, собирая драгоценный латекс. Каэтано, подойдя к хижине, приоткрыл циновку, служившую дверью, но хижина была пуста и казалась необитаемой. Каэтано вытащил большой нож и, выбрав одну из дынь, зревших возле тростниковых зарослей, разрезал ее, взял ломоть и, лакомясь, направился по тропе Алберто.

Первую серингейру он обследовал не спеша, стремясь обнаружить нанесенный ей вред, но надрезы на ней были сделаны по правилам, хотя и выдавали неопытную и не слишком уверенную в себе руку. Когда же он дошел до пятой серингейры, глаза его загорелись торжеством. Ранивший ее топорик не обладал твердостью удара; здесь он скользнул, там свернул в сторону, отрубая куски коры и обнажая живую древесину. И дальше то же самое: одно дерево попорчено, другое нет; а вот четыре подряд покалечены, потом еще три, а там еще целых двадцать… Дело пахло керосином, и это вызывало у Каэтано довольную улыбку.

Он сразу понял, что не стоит искать других доказательств вины Алберто. Решив вернуться обратно, Каэтано вскочил на гнедого и снова вскачь, вскачь — до Игарапе-ассу. Там кум выбежал из дверей, предлагая закусить и выпить, но Каэтано промчался во весь опор, на ходу, знаками, извиняясь и благодаря. Он спешился у озера, направил лошадь в воду, похлопав ее по крупу, и, сев в лодку, быстро переправился на другую сторону. Выйдя на берег, он даже не дал лошади обсохнуть; вскочил на нее и снова понесся в неистовом галопе, будто хотел прийти первым к невидимой цели. Насмешки Балбино, переданные ему Биндой, жалили, словно змеи, отравляя его своим ядом.

Смеркалось, когда гнедой весь в мыле остановился у тамаринда, на серебристом ковре из чешуи, возле пня, на котором чистили рыбу.

Каэтано снял с коня уздечку, отпустив его на волю, и сразу же поспешил в большой барак. Жуки там не было.

— Он в загоне, смотрит, как лечат скот, — сказал ему подошедший повар.

Была суббота, и наемники сельвы, закончив рабочую неделю, уже тянулись к поселку, неся за спиною мешок для продуктов и на плече нанизанный на палку круг каучука, собранного за неделю.

Опасаясь, как бы не появился Балбино и не помешал ему, Каэтано, покинув веранду, прошел через кухню и пересек двор, где росли кротоны со спелыми плодами, похожими на свежие июньские вишни, и мангейры, заполнившие сухими листьями старый заброшенный пруд. Распугал кур и индюшек, проходя мимо птичника, где они выращивались на потребу Жуки Тристана, и, дойдя до развесистых таперебазейро, открыл калитку, ведущую на скотный двор.

Просторная четырехугольная площадка с влажной и чистой землей была огорожена со всех сторон длинными бревнами, положенными горизонтально между парами других, вкопанных в землю вертикально. Здесь, кое-где скучившись, давя друг друга и всюду стараясь уклониться от лассо, которым Алешандрино орудовал с ловкостью пастуха гаушо, находилось около двухсот коров и быков, не считая телят, укрывшихся между ног испуганных родителей. Веревка захватывала предательской петлей ногу животного, и, потеряв одну из точек опоры, оно смирялось, терпя болезненную процедуру. Если животное все же проявляло непокорность, Алешандрино валил его с ног. И рана оказывалась на виду. Ведь здесь, в сельве, любая царапина, любая крохотная кровоточащая ссадина спустя несколько дней, зараженная мухами и другими насекомыми, превращалась в глубокую язву, где копошились трупные черви. Иногда вся рана была забита ими, и ее поверхность напоминала пчелиные соты. Живая плоть раздиралась другими живыми существами, проникавшими в нее невидимо, словно кроты; они причиняли ей боль и разрушали ее, и скот тощал в безропотном унынии. И у людей раны, если их не прижигали ляписом, тоже нередко становились обиталищем отвратительных тварей. В этих краях, враждебных человеку, многие страдали от жиревшего внутри, под кожей, на большом пальце ноги белого червя, который жил там как ни в чем не бывало.

Алешандрино насыпал в маленький таз ртути в порошке и вылил в нее банку креолина [39] Креолин — коммерческое название препарата из древесной смолы и креозота. . Тщательно размешав полученную кашицу, он, беря ее ножом, смазывал раны у коров и быков, пока все обнаженное мясо не покрывалось лечебной смесью.

Жука руководил лечением: скотина не должна болеть, он всегда за этим следил. Каэтано, подойдя, громко его приветствовал.

— Ну, как там?.. А теперь вон ту, пеструю, Алешандрино.

Стемнело, и лечебные процедуры на скотном дворе закончились. Только тогда Каэтано, забывший о ранах, которые он сам нанес гнедому, удостоился внимания хозяина.

Со скотного двора они возвращались вместе. Жука Тристан обкусывал кончик сигары, прежде чем закурить; Каэтано, вытянув руки по швам, обдумывал, с чего начать. Наконец он нашелся:

— Я ездил сегодня в Лагиньо, Попуньяс, Жанаиру и Тодос-ос-Сантос посмотреть, как работают браво…

— И что же?

— Все в порядке. Они уже освоились. Все, кроме одного, — того, который в Тодос-ос-Сантос. С ним прямо беда. Если он и дальше будет так продолжать, то деревьям не выдержать, и месяца через три они все засохнут. Каждое из них изуродовано так, что злость берет!

— Кто такой?

— Да тот португалец, которого Балбино привез из Пара.

— А, знаю.

— Не понимаю, зачем Балбино притащил такого кретина. Он портит всю тропу. Я бы хотел, чтобы вы, сеу Жука, взглянули сами! Когда там работал Фелисиано, там добывали не меньше двух галлонов…

— И что же ты ему сказал?

— Я сам ему ничего не стал говорить. Хотел, чтоб сначала вы меня выслушали. Все, что потрачено на этого чужака, — зря выброшенные деньги. Непонятно, как Балбино дал себя так одурачить. Я бы на его месте такого не привез…

Жука Тристан, ступив ногой на первую ступеньку лестницы, задержался:

— Безобразие! Я тоже не верю, что эти чужаки, эти торгаши способны добывать каучук. Завтра я с ним поговорю. Безобразие! Тебе, Каэтано, я поручаю наблюдать за ним. Каждую неделю будешь ездить в Тодос-ос-Сантос. Понятно?

На следующий день, в воскресенье, все отдыхали и получали продукты, и, когда Алберто и Фирмино дошли до главного барака, галерея уже была полна серингейро. Лица у них были всех цветов и оттенков, они различались ростом и телосложением, и похожими их делали лишь полосатые рубахи и штаны неизменного синего цвета. Они дожидались, пока Жука Тристан сядет за конторку, а Бинда отправится на склад, чтобы выдать им продовольствие. Алберто многих из них знал еще по пароходу, все они были звеньями одной цепи, той, что сковывала их здесь всех вместе. И все же он по-прежнему вызывал у них насмешки и злые шутки. Он чувствовал, что они презирают его, приравнивая к сирийцам и евреям, которые тайком разъезжали из порта в порт и обменивали мелочной товар на каучук, за что хозяева серингалов их жестоко преследовали, опасаясь конкуренции.