Феррейра Кастро - Сельва

Алберто, вспомнив, что и у него есть счет, развернул бумагу. Там были записаны расходы по переезду из Сеары в Пара того завербованного, который сбежал в Белене: стоимость его билета на «Жусто Шермоне» и сколько уплачено за его топорик, таз, чашки, глиняный горшок, полосатую материю — все.

— Конто и шестьсот сорок…

Фирмино появился снова и заторопил Алберто:

— Пошли! Пошли!

На складе они получили продовольствие, спросили про письма и, услышав ответ Винды: «Нет, нет письма для тебя», — отошли от прилавка.

Серингейро уже обо всем забыли, и на улице шла оживленная беседа. Бутылки переходили из рук в руки, а столбы навеса служили укрытием, за которым бутылка с кашасой тайком опрокидывалась в истомленные, ненасытные рты. Среди смакующих маячила высокая тощая фигура негра Тиаго: старику то тут, то там давали глотнуть те, кто не держал на него зла.

Один Фирмино, потягивая свою порцию, не обнаруживал большего веселья, чем в предыдущие дни.

— Ну что, пошли, сеу Алберто?

— Как хочешь.

Они спустились с холма. Мулат мрачнел все больше. Кашаса повергала его в тоску и уныние.

— Сейчас увидите, как мы тут веселимся… Уж какое веселье, когда женщин раз-два и обчелся! Но все-таки развлечение, — проговорил Фирмино, когда они выходили из барака, и снова замолчал. На вопросы Алберто он отвечал, но не поддерживал разговора, как будто тяжесть мешка за спиной лишала его дара речи. Он шел впереди не спеша: вечерника начнется еще не скоро, не раньше, чем птицы бакурау сядут в траву, и торопиться было некуда.

Позади слышались шаги серингейро, также направлявшихся на вечеринку в дом Лоуренсо, единственный соблазн ночной сельвы.

— И на всех серингалах так, Фирмино?

— Вы про что спрашиваете?

— Ну вот так, как здесь… С такими хозяевами, как сеу Жука…

— Похуже хозяин или получше, серингалы все одинаковы. В одном добывают больше каучука — в Жамари, Машадо и вроде бы в Акре, — в другом меньше… А так все одно и то же.

Он снова замолчал. Но Алберто не унимался. Молчание мулата вызывало у него желание говорить.

— Сеу Жука тоже объезжает поселки?

— Случается…

— Но я думаю, мою работу он не видел. Это Балбино ему насплетничал. Может, я еще не надрубаю по всем правилам, но деревья я не гублю… Если бы сеу Жука сам приехал и поглядел, он отнесся бы иначе…

— Все это чушь, сеу Алберто. Было бы еще хуже! В прошлом году, до того как убили Фелисиано, сеу Жука побывал в Тодос-ос-Сантос…

— И что же?

— Фелисиано маялся животом, а хозяин сказал, что он лодырь. И в воскресенье не продал ему ничего из продуктов.

В лесу вырастали тени. Солнце заходило, гасло его пышное сияние, и все громче отдавались эхом голоса шедших позади серингейро. Тоскливое молчание Фирмино наконец заразило и Алберто.

Если бы его мать узнала, каково ему здесь! Он отчетливо представил себе ее, старенькую, сморщенную, согбенную годами, всегда одетую в траур; как она верила в него, как страстно желала увидеть его «сеньором доктором», как о том мечтал его покойный отец, и она сама так надеялась, что сын вернет их семье утраченный блеск.

Здесь, в сумерках сельвы, в его ушах снова зазвучал далекий голос, который он столько раз слышал, когда еще учился в университете: «Тебе осталось учиться всего три года… Тебе осталось всего два года…»

Небо потемнело и земля уже оделась в траур, когда они подошли к бараку Лоуренсо. Он был единственным жильем на многокилометровых берегах озера Лаго-ассу, которое темнело в сумерках. Посередине озера виднелся маленький островок, заросший бамбуком и пальмами, куда было бы приятно приплыть на лодке на нежное любовное свидание. По огромной водной поверхности свободно плавали виктории-регии с раскинутыми по воде листьями, образующими широкие окружности, — они были похожи на короны, упавшие с головы далекого бога.

По ночам над озером повисала легкая воздушная пелена, и его теплое дыхание, казалось, было губительно для призраков, являвшихся украсть созвездия тропиков — сказочные, мерцающие сокровища, отражавшиеся в воде. Днем озеро сияло вороненой сталью, сверкающим стеклом. Оно открывало обширное, отливавшее серебром и радугой пространство, вдали затянутое прозрачной дымкой, сквозь которую слабо просвечивала зелень берегов.

Лоуренсо был единственным обитателем этой большой лесной поляны. Как все аборигены, он жил обособленно, и в серингале его положение было привилегированным. Из всего рабочего населения серингала он один не занимался добычей каучука. Эту давнюю привилегию его раса завоевала апатичностью и отсутствием честолюбия. Для них весь мир сводился к одному бараку, одной женщине, одному гарпуну и одной лодке; они сострадательно улыбались при виде легионов, прибывавших из Сеары, Мараньяна и даже из Пернамбуко осваивать девственную сельву и переживать все превратности судьбы, все мучения ради того, чтобы заработать немного денег.

Кабокло видел, как эти голодные люди овладевали, полные силы и желания, его землей, не заботясь о его судьбе, словно все это принадлежало им по праву или получено ими в дар. Но время шло, и те, что еще вчера были полны энергии, сегодня изнемогали от истощения; те, кто прибыл сюда с видом победителей, оказывались побежденными, и на одного вернувшегося домой приходились сотни других, что оставались в сельве навсегда, — нищие, больные лихорадкой, порабощенные долгами или мертвые. Сельва не прощала тем, кто пытался проникнуть в ее тайну, но в ней легко жилось этому смуглому человеку с гладкими черными волосами, который родился, уже отрекшись от всего, и довольствовался скудным существованием, равнодушно взирая на лежащие перед ним сказочные богатства.

Когда Сантос Меркадо, полный честолюбивых стремлений, высадился в Бени, чтобы завладеть порожистой частью реки Мадейры с ее великолепным водопадом. Теотонио и основать там Параизо, предки Лоуренсо уже жили на островке, лежащем поблизости от противоположного берега реки.

Боливиец выбрал место для поселка, приказал выкорчевать не меньше километра леса и с людьми, завербованными далеко отсюда, принялся разрабатывать каучуковую жилу. Известно было, что на другом берегу обитали две четы кабокло с детьми, но они были сами по себе, отделенные водной преградой от новых властителей. Летом они бросали в землю ради забавы немного табачных семян и, когда вырастали широкие листья, срезали их и свертывали из них сигары либо подвешивали пучками, а потом крошили. Все остальное для жизни давали им реки и озера, лодка и гарпун. Сантос Меркадо не знал, много ли кабокло живет в окрестностях, и так, в неведении, и вернулся в Боливию, после того как разбогател и продал свой серингал Сисино Монтейро. Настал, однако, день, когда островок начал размываться рекой. Потоком смыло два дерева, а назавтра метров пять земли; воды, меняя направление, уносили все и уже угрожали хижинам, когда отец Лоуренсо, сев в лодку, пересек реку и впервые высадился в Параизо, чтобы попросить гостеприимства у Сисино Монтейро.