Феррейра Кастро - Сельва

— Не заденьте головой ветки, сеу Алберто! Там осы!

Алберто быстро наклонился и, проплыв под ветвями, преграждавшими путь, снова несколько мгновений любовался орхидеей. Потом бросил ее в воду. И она осталась плавать с раскрытыми лепестками, с погруженным в воду стеблем — звезда, зажженная на черной поверхности воды.

Но дальше они снова увидели множество орхидей. Среди сплошной зелени они образовывали висячий сад всевозможных акварельных тонов. Неожиданно увиденная красота смягчала унылое однообразие зарослей. Орхидеи вызывали в памяти пухлые женские губы, волнующие женские улыбки, принося из мира грез сладострастные картины любовных объятий.

Фирмино, прислушиваясь, греб теперь, медленно, стараясь не производить никакого шума.

Внезапно какой-то зверь нырнул в воду, и громкий всплеск нарушил тишину.

— Вот проклятый! — воскликнул мулат. И двумя сильными гребками причалил лодку к краю отмели.

Это был клочок земли, не затопленной половодьем, разжиженной по краям и покрытой посередине опавшей листвой и сухими стволами, гнившими на влажной почве. Все звери — и те, на которых охотились, и многие другие, — спасаясь от воды, скопились здесь, в единственном убежище, предоставленном им сельвой во время многомесячного половодья. Только обезьяны, ловко перепрыгивающие с дерева на дерево, словно акробаты, лазающие ради развлечения по лианам, могли и зимой путешествовать по зарослям. Остальные же оказались пленниками на этом острове: их здесь было более двух, а то и трех сотен на немногих метрах твердой земли, понурых и голодных, в окружении безжалостной воды. Там была белая морская свинка с лунатическими глазками; заманчивый для хищников тучный тапир, плохо видящий даже при солнечном свете; маленькая котиа — проворный, как заяц, грызун, поднимающий тревожный крик всякий раз, когда чует приближение человека; муравьед с поднятым кверху хвостом, тоскующий по еде, которую он находил в муравейниках, высоких, словно сторожевые башни; броненосец в белесом панцире, с острой мордочкой, способный пробурить любую почву; пугливый олень и плотоядный ягуар, наиболее счастливый из всех, поскольку он мог по очереди выбирать из товарищей по, плену того, кто вызывал у него наибольший аппетит. Там было и много других животных, и время от времени, пополняя Ноев ковчег, появлялись, наблюдая сверху и посмеиваясь над чужим горем с дерзостью, которую давала им свобода передвижения, маленькие грызуны куатипуру, обезьяны капижуба, барригуда и прего.

Почуяв опасность, наиболее отважные из пленников бросались в воду. Бац-бац — пули Фирмино настигли стройного оленя, плывшего под сенью затопленных деревьев. Другие, обладая мимикрией, сливались с листвой либо прятались в дуплах сгнивших деревьев. Но и там Фирмино настигал их, шестом прижимая к стенке дупла. И потом ножом, продырявив мертвый ствол, приканчивал их, нанося «удар милосердия».

Эта охота избавляла от необходимости держать многодневный запас еды, зря расходуя соль, чтобы сохранить ее; животные — жертвы сельвы, давшей им жизнь и облегчавшей им смерть, никуда не могли убежать отсюда. Фирмино мог приехать сюда через неделю, две, через месяц; в любое свободное время, пока вода не спадет, он всегда нашел бы их здесь — и всегда они послужили бы ему завтраком или обедом.

Внезапно, хотя дно лодки было уже все завалено окровавленной добычей, мулат, сверкнув лукаво-настороженной улыбкой, схватил ружье и среди верхних ветвей отыскал то, чего не успел разглядеть Алберто.

Тревожный рев, угрожающий рык, в котором звучали боль и свирепость, были ответом на выстрел.

Торжествующи улыбаясь, Фирмино выстрелил снова, и тогда, падая с ветви на ветвь, внизу распластался огромный ягуар.

— Красавец, а, сеу Алберто?

Зверь бился в предсмертных судорогах; яркие глаза сверкали, когти скребли землю, брюхо вздымалось в безнадежном дыхании, и клыки скалились гримасой, выражавшей угрозу и страдание.

— Ягуара тоже едят?

— Едят, но я не люблю. Мясо жесткое, не разжуешь… — И, улыбаясь, добавил: — Вы, сеу Алберто, не заметили его?

— Нет.

— Подойди вы сюда один и была бы здесь самка с детенышами, то вас бы, сеу Алберто, сожрали так быстро, что вы бы не заметили…

— Но ведь ягуар не всегда опасен?

— Да как сказать! Когда самка с детенышами или в течке, а рядом самец, она бросается на человека и может растерзать, если ему не удастся спастись бегством. Но в одиночку она сама бросается наутек, боясь быть подстреленной. Вы, сеу Алберто, не слышали, как ягуар карабкался по дереву, когда мы подошли? Нет? А я услышал сразу, как только лодка коснулась отмели. Но я оставил его на конец… Хотя это опасно: бывает, что он прыгает со страха на того, кто внизу… Пошли?

Зверь уже еле дышал, и белизна его клыков окрасилась булькающей кровью. Он лежал на боку, и левый глаз его был забит землей, а правый мало-помалу затуманивался.

Фирмино и Алберто снова сели в лодку и пустились в обратный путь. Лес зашумел от ветра, сотрясавшего пушистые ветви. Солнце исчезло за большим облаком, к которому прибавились другие бродившие по небу облака. Вскоре все они утратили очертания фантастических дворцов, и небо стало просто серой массой без всяких тонов и оттенков. Сельву залил другой свет, тусклый и удушливый свет зари, рождение которой задерживалось. Воздух стал тяжелым, и лес потемнел. Громовые раскаты, доносившиеся сначала издалека, теперь грохотали над головой. И черную воду затопленного леса непрерывно прочерчивали бесновавшиеся в небе огненные змеи.

— Гроза захватит нас по дороге, сеу Алберто — предсказал Фирмино, гребя изо всех сил, но уже видя бесполезность своего яростного усердия.

Теперь не печальную литанию напевала сельва; сильное, непрерывное, зловещее завывание в стволах и кронах деревьев заменило монотонную песню. Лес выл, раскачивался, извивался под ураганным ветром, далеко разносившим свою отчаянную музыку. Вся земля содрогалась, летели оторвавшиеся листья, и не было в чаще ветки, которая не дрожала бы, как в лихорадке. Ветер трепал и взбивал пышные кроны, и их распущенные гривы придавали им такой вид, словно они не стояли на месте, а бежали с бешеной скоростью. Это был угрожающий концерт взбесившихся инструментов, и дирижер проявлял все большее и большее неистовство. По спокойной водной глади затопленного леса побежали волны: ветер прорвал наконец стену переплетенных лианами деревьев и затянул здесь, внизу, свою хриплую арию. И время от времени в вышине слышны были звуки барабана этого адского оркестра. Новые вспышки внезапным заревом освещали темную пелену, которой все было окутано. Никогда Алберто не видел природу более разгневанной. Под порывистым ветром сельва дышала все тяжелее, повсюду слышался зловещий скрежет, и казалось, что весь лес вот-вот обрушится. Сельва исходила воем, словно одержимая, и его прерывали только раскаты грома, сотрясавшие землю. И сразу же доносился резкий треск какого-нибудь огромного ствола, рассеченного сверху донизу молнией, сопровождаемой ужасным грохотом, приводившим в паническое оцепенение всех, кто его слышал. Раскаты грома следовали один за другим, и молнии сплетались в безумном апофеозе конца света. И то и дело глухо долетал издалека шум падающего колосса, опрокинутого ураганом в осатаневшей сельве.