Юрий Кузнецов - Тропы вечных тем: проза поэта

Наши философы и эстетики различаются между собою интерпретацией [одних и тех же [\известных/] прекрасных] цитат. [Но так как цитаты одни и те же] Создаётся впечатление, что самое существенное в их работах — эти цитаты. Но так как цитаты у всех одинаковы, то в сущности наши учёные ничем не отличаются друг от друга.

[Лучше объясняться в любви по телефону, чем в письме] \Объясняться в любви надо не в письме, а по телефону/, ибо тут ты слышишь дыхание любимой женщины.

Наши критики, воспитанные на преходящих ценнностях, давно утратили способность чувствовать подлинное искусство, если таковая у них была.

[Нынче] Газету, стихи \мужчины/ и женщину можно читать по диагонали. Если в них что-то есть, глаз сам зацепится.

Маяковский и Пастернак принесли русской словесности больше вреда, чем пользы. Они затормозили её на пути, указанном Пушкиным, подвергнув риску сбиться с дороги [и не достичь цели]. Знаменательно, что в конце жизни оба они [признали] \почувствовали/[, что делали не то] ложность своих позиций.

Есенин — [это] такой прозрачный намёк на Блока!

Не помню, кто сказал, что у нас \на Руси/ хорошо пишет только выдающийся писатель, а [, например,] во Франции [хорошо писать] \это/ может даже третьестепенный талант.

Как много пишут посредственных стихов! Кто их читает? Я [как-то] слышал разговор двух провинциалов. — Да, Витя, нам уже по тридцать, мы уже не дети. Пора нам свой сборник пробивать, — говорил один.

— Да, Вова, пора, — отвечал другой. — Мне хотя бы один-единственный, чтоб сыну показать, когда вырастет, а там бы я это дело забросил: слишком туго идёт. [Опять же] Заходишь в Союз писателей, \и на тебя/ косятся, думают графоман.

Ещё я знал одного провинциала. Тиснули в \тонком/ столичном журнале подборку его стихов. — Ну теперь и умереть можно, «там» меня знают, — говорил он, поглаживая \при этом/ почему-то живот. Этот не умер, а продолжает…

Другой был инженером, оставил, стал писать стихи. Зачем? К чему?

Страшно вчитываться в настоящие стихи: там бездна. Поэтому я их читаю походя.

Чем больше помощи [и поддержки] Россия делает чужим странам, тем больше она к ним привязывается, и тем больше опасаются они её.

Поэт живёт преданием, а не слухами.

Поэзия начинается с сотворения мира и кончается Страшным Судом.

Проза начинается с рождения человека и кончается его смертью.

Отношение к смерти, к ясному свету разума, к соборной совести.

Не обращает внимание на оттенки, они у него тонут, расплываются, зыблются, он самостоятельно мыслит, но мысли его в молчании, ясность бесцветна.

Он стремится к центру, но центр сдвинут, смещён с места.

Пантеизм, для которого материальный мир зыбок и неверен

Любит природу, как фон, вид, пейзаж, задний план

Из-за леса не видит деревьев.

Мёртвые формулы: покой, воля.

звуки иные

они не звучат у него.

Небо немо. Земля молчит.

Неповоротливая мысль.

Угловатые жесты. Нагромождение слов, косноязычие.

Хаос, тоска по порядку. Расстроенные мысли.

Гладкая поверхность — редкость. Шероховатости.

Где непосредственность? Где первозданность?

Где различие мужского и женского рода, не говорю о различие мужского и женского начал.

Язык за пределами слов.

Бесформенность. Жалость — мягкость. Его твёрдый свет — не ласкает.

Он ближе к нам, он просто человек, он понятен, в нём меньше тайны, чем в поэте, и его слова не загадочны, а прямы. Т. е. в них меньше глубины.

Свет от плоскости.

Его мысль глупа, абстрактна. Мысль нечёткая, ибо надумана до конца.

Итак, у него виды, но не видения.

Косный тугодум не признавал полутонов.

Инстинкт рождает поэта, разум — философа.

Квадрат символизирует духовность. Так его понимали пифагорейцы. А чёрный квадрат Малевича есть сатанизм, и плоский и чёрный.

О патриотизме. Само это слово, как перекати-поле, прибило к нам со стороны. Вот и болтается оно, не имея русского корня, по нашим краям.

Вот один мужик говорит: — Я слыхал, что учёный дельфин говорит по-английски. Нет, он должен говорить по-русски. Мы великая нация. [И тут нет ничего] Ах ты, травка-муравка, ну рос бы себе на лугу. Так нет, подавай ему морские просторы. И тут перекати-поле, его мысль закатилась аж за моря-океаны. Словом, ветерок в голове. А зачем дельфину говорить по-английски или по-русски! Это [неумно] \плохо/. Пусть говорит на эсперанто. Легче будет, как научная глупость. Эсперанто — надежда сатаны.

Надо сказать сразу, что я окончил два высших учебных заведения, чтоб доказать свою глупость. Раз глуп, значит — жив. На том и стою, как всесветная глупость. Взял бы где ума-разума, да нет его. Где его искать, коли мир сошёл с ума.

Жили-были когда-то мудрецы, да \где та дверь, [где]/ вышло их время/?

Был когда-то Эразм Роттердамский, \болыпой умник/, написал «Похвалу глупости». Конечно, издёвку. Но когда ум издевается, он не ум, а [сплошное] \сплошной скрежет и/ сумасшествие. Так он сам себя обхитрил.

— Да ты что за дельфин, откуда вынырнул и что ты говоришь? Мы тебя не понимаем, а может, ты смеёшься над нами?

— Мужики, я по-русски говорю?

— Говоришь ты по-русски, это верно, но как-то непонятно. Может, ты шпион какой?

Ну что тут поделаешь! Эх, дума моя думушка, и русская ты, а по-русски тебя не выразить.

Один говорил: — В одну реку нельзя войти дважды. [Ну да!] Вроде, оно так. \Всё это премудрость из головы./ Выходит, река течёт, как дурная бесконечность. [А] Но тогда где круговорот? Море бы затопило всю сушу до самых небес.

То же самое: Ничто не вечно под луной. Это печаль отрезка. А где радость целого?

На правду надо глядеть глупыми глазами дурака.

— Это бред! — так говорит тупица.

Ум Эвклидов, земной, а глупость не Эвклидова, в ней и параллельные линии сходятся, и прочее.

Дети — это Адам и Ева до грехопадения, но они брошены в мир взрослых. С 10–13 лет они уже не дети и ещё не взрослые. Уже после 13 лет истина «Будьте как дети» невозможна. Но тут есть «как». Это глубокая закавыка.

Мир детства безусловен. Взрослые проходят мимо этого мира. Они не могут туда войти. \Даже мать./ Они покинули его давно и безвозвратно.

Младенец, выйдя из чрева матери, кричит от боли: в него ворвался воздух иного мира, в котором ему предстоит жить. Я не верю, что мир детства удивителен, — это взгляд взрослого. Мир ребёнка — в лучшем случае, суррогат рая. Сказку о счастливом детстве придумали взрослые. Может, и мы сами живём в ненастоящем мире, скажем так, в суррогате ада. Легенда о Грехопадении прямо говорит об этом: ежели первая пара покинула Рай, она… За Вратами Рая находится или ад, или нечто похожее на него.

Когда в ребёнка входит зло