Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Осеннее утро. Лесная петляющая тропинка соединяет два лагеря. Впереди шагают Соломон и Вениамин. Вокруг высятся задумчивые сосны. Справа от тропки — могильный холмик с табличкой. На табличке ивритская надпись: «Тут похоронен реб Шломо Шапиро, сын Давида».

Вдруг выглядывает солнце, и разом меняется мир вокруг идущих. У подножия деревьев, вытянувшись в одном направлении, залегают резкие тени. В небе голубое сияние. Встряхиваются, прихорашиваясь, сосны. Птицы зовут, приглашают в глубь леса. Партизаны ускоряют шаг. Впереди еще много кровавой работы, пока не будет уничтожен Гитлер, пока не сметут фашизм с лица земли.

Наша армия освобождает Украину. Фронт приближается к полтавской земле. В лесах появляются немецкие дезертиры и отставшие от своих частей солдаты. Партизаны ловят их и уничтожают по одному, по два. Иногда приходится сталкиваться с группами в несколько человек. Сейчас отряд оказывает прямую помощь регулярным частям.

Гадяч был освобожден двенадцатого сентября 1943 года. Ночью немцы еще рыли окопы на берегу. Утром начался артобстрел. Враг оказывал ожесточенное сопротивление, но наши части форсировали реку и приступили к штурму укрепленных позиций. Прорвав оборону фашистов, наши солдаты вошли в городские предместья. Затем, одновременно с продолжавшимися боями к северу от Гадяча, части Красной армии форсировали реку с юга и, взяв город в клещи, вышибли из него немцев.

Погода была дождливой, и дороги размякли. Это притормозило наступление нашей армии, но не остановило его. Шестнадцатого числа был освобожден город Ромны, двадцать третьего — Полтава. Война покатилась дальше.

Истощенные и бледные, как странные ночные совы, вылезают уцелевшие евреи из своих укрытий и бункеров, осматриваются, смотрят на развалины прежней жизни. Мало евреев осталось в живых.

Люди ищут пропавших близких, родственников, друзей. Ищут тех, кто ушел в армию, кто успел эвакуироваться на восток. Почта завалена письмами. Письма и открытки летят на все четыре стороны света. В них один вопрос: где? Где родные? Большинства из них уже нет в живых. Но время от времени происходят и чудеса. Скорбь и радость звучат по соседству.

Свобода! Прекрасно чувство избавления от рабства. Радостна возможность дышать свободно и спать без кошмаров. Возможность раздеться и лечь в настоящую постель, возможность жить без оглядки на раззявленную пасть зверя-людоеда.

Семья Гинцбург тоже вернулась в город. Теперь они поселились в роскошном доме бывшего бургомистра Карпенко и его жены Маргариты Фридриховны. Последние сбежали вместе с отступающими немцами, и советские власти решили отдать дом многодетной семье, чей старший сын Нахман сражается в рядах Красной армии.

После дождей настала золотая осень; солнце хотя и скупится по-осеннему на тепло лучей, но не обходит своим светом и Гадяч. Утром из речной долины поднимается туман, но затем он рассеивается, уступая место сиянию солнечного нежаркого дня.

Невелико количество вернувшихся в город евреев. Редко когда встретишь на улице еврейское лицо. Иосиф Берман снова работает в парикмахерской, звенит ножницами, скребет бритвой намыленные подбородки и брызжет одеколоном в неопределенном направлении. Это уже не тот молодящийся кавалер, каким мы видели его в доме матери Хаи-Сары. Вокруг глаз и на лбу у него разрастается густая сетка морщин. Сорокалетний мужчина, отец двоих детей, и — кто знает? — возможно, заложены основы и для третьего. Потомки Гинцбурга используют любую, даже самую малую возможность для того, чтобы появиться на свет.

Сарка и Лейбка считают себя взрослыми. Еще бы — ведь они не кто-нибудь, а партизаны! И вообще, Лейбл поговаривает об отъезде из Гадяча. Жизнь здесь кажется ему неподходящей. Местные косо смотрят на уцелевших евреев. Видится Лейбке вопрос в их удивленных взглядах: «Как же вы выжили? Нет ли тут обмана? Нет ли какой-то еврейской хитрости?»

Нет, недоволен парень жизнью в Гадяче. Далеко заглядывает парень, не хочет пускать корни в залитую кровью землю. Воздух здесь еще полон угрозы, повсюду чудится оскал хищного чудовища, люди просыпаются по ночам в холодном поту.

Последние годы утвердили Лейбку в этом мнении. Он готов уехать куда угодно — в Полтаву, в Киев, к черту на рога, — лишь бы не оставаться здесь. Но Берман советует ему прежде съездить к колхоз «Путь к социализму», разузнать о судьбе четырех сестренок, а заодно и пегой коровы.

Сказано — сделано. К брату присоединяется Сарка. Ципа-Лея собирает детей в дорогу, кладет в котомки немного еды, и вот они уже шагают по шоссе и по лесным проселкам. Там сейчас большое движение, есть попутки в обе стороны. Брат с сестрой голосуют с обочины. Не у каждого шофера каменное сердце. Часть пути ребята проделывают на колесах, часть пешком и уже к полудню оказываются в колхозной деревне. В правлении сидит один из представителей семьи Майборода, он объясняет, как добраться до дома Марии Максимовны. У этой портнихи по-прежнему много заказов. За время войны одежда у людей прохудилась, а новой все еще не купить. Вот и строчит не переставая швейная машинка Марии Максимовны. А как же иначе? Надо ведь растить детей — Наташу и Мишку.

Она принимает Лейбла и Сарку приветливо, но сразу сообщает им дурную весть. Нет больше среди живых ни Хаси, любимой старшей сестры, ни красавицы Ханы, гордости семьи Гинцбург. Сарка начинает плакать, каменеет, желтеет от гнева лицо Лейбла. Мария Максимовна ведет их в дом тети Оксаны, где два года жила Машенька — она же Мирка Гинцбург. У Оксаны четверо своих, с Миркой пятеро; родственники помогают ей — кто деньгами, кто продовольствием. Ривочка живет в лучших условиях; правда, теперь она отзывается на имя Ира. Ей уже семь, Мира старше сестры на полтора года. Стараниями семьи Майборода выжили и они, и пегая корова.

Далека от больших населенных пунктов эта колхозная деревня, жители ее не считают спасение еврейских детей чем-то особенным. В доме Марии Максимовны собирается близкая родня. На столе — обед; кроме украинского борща есть тут и мясо. Неспокойно сердце Марии Максимовны, когда вспоминает она погибших сестер. Хозяйка достает бутылку самогона, разливает по стаканам мутную жидкость. Заставляют выпить по глотку и брата с сестрой — помянуть невинно убиенных. Таков обычай.

Глаза Сарки снова наполняются слезами; слезы текут по щекам, капают в миску с борщом. Солон борщ от Саркиных слез. Лейбка не плачет — не к лицу это мужчине и партизану. Он внимательно прислушивается к беседе, где раз за разом упоминается имя полицая Ивана Панасенко. Лейбл сжимает кулаки. Таких полицаев партизаны уничтожали безжалостно.

— Где он теперь, этот Панасенко?

Панасенко схвачен и сидит в тюрьме в Липовой Долине. Он еще получит по заслугам. Мария Максимовна осушает еще один стакан самогона. Приносят новую бутылку — таков обычай. Люди пьют, поминают сестер Гинцбург. Сарка целует спасенных сестричек. Как они выросли за эти два года! Девочки, не узнавшие ее поначалу, теперь уже и узнали, и признали. В углу молчит швейная машинка. Она и не упомнит, когда еще собиралась в доме Марии Максимовны такая большая компания.