Сахиб Джамал - Черные розы

— Вы правы, время и было нашим лучшим учителем. Афганцы трижды воевали с англичанами, а с русскими? Мы с ними никогда не воевали! Больше того, русские помогли нам в девятьсот двадцать восьмом году. Вам известно об этом?

— Вы считаете, что они думали тогда о вас, об афганцах?

— А вам кажется, что, спасая мир от гитлеровского нашествия, русские думали только о России? — ответил на вопрос вопросом мирза Давуд. И, заметив замешательство собеседника, тут же перешел на другую тему. — Хорошо, что вы зашли. Нам предстоит провести один консилиум, а может быть, и сложную операцию…

— Да? — насторожился Шнейдер. — Какую, кому и когда?

Мирза Давуд молчал, ощупывая Шнейдера лукавым взглядом.

— А, понимаю, наверное, какое-нибудь знатное лицо? — продолжал допытываться Шнейдер.

— Совсем наоборот, — оборвал его мирза Давуд и коротко рассказал историю Надира и Амаль.

Белобрысые брови немца поднялись. Взяв сигарету со стола Давуда, он закурил. Молча вглядываясь в лицо собеседника и глубоко затягиваясь, он думал: «Какая глупейшая филантропия! Терять время и средства на какую-то нищую девчонку, безвозмездно идти на рискованную операцию…»

— Вы не согласны?

Шнейдер сдержанно ответил:

— Я постараюсь сделать все, что будет в моих силах, саиб.

— Вот и спасибо, профессор. Мне очень хочется помочь этому влюбленному кочевнику.

— Скажу откровенно, я никогда не стремился стать воплощением Христа… — не удержал улыбки Шнейдер.

— Врач призван быть другом людей. Особенно тех, кто не имеет возможности досыта есть хлеб.

— Но земля кишит ими…

— В этом наше несчастье!

— Чернь плодится как мухи… И если бы не было болезней и смерти, жизнь на земле стала бы адом…

Мирза Давуд вспыхнул, но сдержал возмущение и спокойно сказал:

— Признаюсь, коллега, я не разделяю ваших мальтузианских убеждений. Я не коммунист, однако убежден, что если создать человеческие условия жизни для всех, то мир выглядел бы иначе. Но мы уклонились от темы. Думаю, что этот парень привезет девушку. Я пошлю за ней машину. О гонораре можете не беспокоиться…

— Я в вашем распоряжении, саиб, — нерешительно поклонился Шнейдер.

Внезапное исчезновение Надира из Лагмана взволновало Гюльшан.

Восстанавливая против него отца, дочь хана надеялась, что «жеребенок» непременно потянется к матери, и она время от времени сможет видеть его в саду и говорить с ним. Но получилось не так, как она хотела. Отец запретил Надиру показываться в усадьбе, и Гюльшан нашла другой выход. Она надевала чадру и отправлялась в гости к Вали-ханум. Пробираясь под защитой чадры по улицам, она шла туда, где Надир лепил саманные кирпичи. Гюльшан печалилась, что ее возлюбленный занимается такой грязной работой, а она не в силах овладеть его сердцем и вырвать из когтей нужды.

И вдруг Надир исчез. Гюльшан готова была заплатить кому угодно и сколько угодно, лишь бы узнать, где он. Потеряв покой, она донимала расспросами мать Надира, заставляла старую служанку поворожить ей на «крестового короля» или, достав припрятанный талисман, опускалась на колени и шептала молитву, которой научила ее чернозубая колдунья.

Шел уже пятый день, а Надира все не было, и розыски Гюльшан были безуспешны. Утром, как только Биби пришла убирать комнаты, Гюльшан потащила ее в свою спальню.

— Ну как, милая Биби, удалось что-нибудь узнать о нем?

— Ох, ханум! Каждый день вы свежей солью посыпаете мою рану.

— Куда же он исчез? Не мог же он уйти из Лагмана?

— Ума не приложу, где он!

— Ну, а что говорит Наджиб-саиб? Вы ходили к нему?

— Он тоже ничего не знает.

— Не знает!.. — словно эхо повторила Гюльшан в отчаянии. — Только аллах знает, под чьей крышей нашел он приют!..

Упав на грудь матери Надира, она разрыдалась.

— Я не верю, чтобы ты не знала, где твой сын! За эти дни ты бы с ума сошла, если бы не знала, где он, — говорила она сквозь слезы. Потом, торопливо сняв с пальца перстень с драгоценным камнем, протянула его Биби. — Вот возьми, только скажи одно слово: где он? Неужели пропал навсегда?..

— Мне этого не надо! — оттолкнула ее руку Биби. — Вы лучше успокойтесь и не думайте о нем…

— О, если бы это было возможно!

Биби молча смотрела на нее. «Не любишь его и не тоскуешь, тебя просто душит ревность, — думала она. — Ты готова уничтожить его за свои обиды!»

Она хотела уйти, но Гюльшан задержала ее.

— Нет, погоди… Не поверю, чтобы он бросил Амаль! — Она схватила Биби за плечи и, не спуская с нее горящих глаз, продолжала: — Может, ты вместе с ним и Саидом задумала играть со мной и надругаться над отцом? А?..

Биби спокойно сняла ее руки с плеч.

— Нет, мы ничего против вас не замышляем. Разве может бедный человек тягаться с вами?

— Врешь… Вы все можете!

— Нет, ханум, это вы, вы все можете!

— Змея!.. — прошипела Гюльшан. — Выйди вон!

Биби с готовностью покинула спальню.

— Ничего! — продолжала шептать ей вслед Гюльшан. — Дорого заплатит твой сын за мои слезы и муки!..

Она встала, подошла к окну и долго глядела в непроницаемую гущу сада. И чем больше думала она о Надире, тем сильней бушевала ревность, вскипала неудержимая ярость. И словно увидев перед собой Надира, она сказала:

— Слышишь ты, босяк!.. Своей кровью ответишь ты мне за все мои обиды. Я ненавижу тебя, ненавижу!..

Надир уже покинул Алиабадскую больницу и спешил в Лагман. Словно птица летел он, не чуя под собой ног. Теперь он никого не страшился и ни перед кем не думал отступать!

Прижимая руку к груди, где лежало письмо мирзы Давуда и фотокарточка, он давал волю песням:

Не успевал он излить в песне одно чувство, как в груди появлялось новое, и одна песня теснила другую. Сквозь густой туман мечтаний ему представлялась Амаль после исцеления: веселая, улыбающаяся, с большими бирюзовыми глазами, радостно смотрящими на него. И Надир, как хмельной, ничего вокруг не замечая, пел уже новую песню:

Удачи в Кабуле так его окрылили, что он, несмотря на палящее солнце, опережал пешеходов, все больше и больше сокращал расстояние между ним и его Амаль.

Первый день пути пролетел незаметно. Только поздним вечером Надир остановился в придорожной чайхане, чтобы на заре опять продолжить свой путь.

Он занял место в уголке, ближе к дверям, вынул из кушака флейту и положил рядом с собой. Сидевшие поблизости люди с любопытством посмотрели на него: афганцы любят певцов и музыкантов.

— О бача! — позвал он мальчика-слугу.