Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел [litres]

– Им не платят никакого жалованья, – печально сказал Джордж Грейвс.

– Так как же они живут? – спросил Юджин.

– Об этом не беспокойся, – сказал Джордж Грейвс с многозначительной улыбкой. – Они берут все, что плывет в руки. По его виду не скажешь, что он голодает, верно?

– Да, – ответил Юджин, – не скажешь.

– Он живет в свое удовольствие, – сказал Джордж Грейвс. – Вино за завтраком, обедом и ужином. Здесь в городе есть богатые католики.

– Да, – сказал Юджин. – Фрэнк Мориэрти сидит по уши в деньгах, нажитых на самогоне.

– Берегись, чтобы они тебя не услышали! – сказал Джордж Грейвс с ворчливым смехом. – У них уже есть генеалогическое древо и герб.

– Пивная бутылка на задних лапах в поле лимбургского сыра с тремя алыми полосами, – сказал Юджин.

– Они из кожи вон лезут, стараясь пропихнуть Принцессу Мадлен в общество, – сказал Джордж Грейвс.

– Черт возьми! – воскликнул Юджин, ухмыляясь. – Ну, и надо ее туда допустить, если ей так хочется. Мы же – золотая молодежь, разве нет?

– Ты, может, и золотая молодежь, – сказал Джордж Грейвс, шатаясь от смеха. – А я нет! Не желаю, чтобы меня ставили на одну доску с этими нахальными сопляками.

– Мистер Юджин Гант вчера вечером устроил прием с жареной бараниной для местного кружка золотой молодежи в «Диксиленде» – прекрасном старинном родовом особняке своей матушки миссис Элизы Гант.

Джордж Грейвс потерял равновесие.

– Зря ты так говоришь, Джин! – всхлипнул он и укоризненно покачал головой. – Твоя мать – прекрасная женщина.

– В течение вечера высокородный Джордж Грейвс, талантливый отпрыск одной из старейших и богатейших семей – честерфилдских Грейвсов (десять долларов в неделю и более), исполнил несколько соответствующих случаю опусов на гребешке.

Подчеркнуто остановившись, Джордж Грейвс вытер слезящиеся глаза и высморкался. В витрине шляпочной мастерской Бейна восковая нимфа, чьи фальшивые локоны были увенчаны кокетливыми перьями, протягивала жеманные пальчики грациозным противовесом. Шляпы для миледи. О, если б эти губы говорили! [139] О, если б эти губы говорили! – строка из стихотворения «На получение портрета моей матери» английского поэта Уильяма Купера (1731–1800).

В эту минуту под ровное шуршание рысящих крупов роджерс-мелоуновская повозка смерти быстро свернула с бульвара и на звонких копытах пронеслась мимо. Они с любопытством обернулись и смотрели, как фургон остановился у тротуара.

– Еще один краснокожий покатился в пыли, – сказал Джордж Грейвс.

Приди же, нежная смерть [140] Приди же, нежная смерть… – несколько сокращенная цитата из стихотворения «Когда в последний раз цвела сирень в саду» Уолта Уитмена (1819–1892), крупнейшего американского поэта XIX века. , безмятежно, все ближе и ближе.

«Конь» Хайнс быстро выбежал на длинных хлопающих ногах и раскрыл дверь сзади. Через минуту он с помощью двух людей, сидевших на козлах, осторожно извлек длинную плетеную корзину и скрылся в душистой мгле своего заведения.

Пока Юджин смотрел, это место обрело былую фатальность. Каждый день, думал он, мы проходим там, где когда-нибудь умрем. Или и я тоже прибуду мертвым в какое-нибудь убогое здание, еще неведомое? Суждено ли этой светлой плоти, прикованной к горам, умереть в жилище, еще не построенном? Суждено ли этим глазам, затопленным еще не увиденными видениями, заполненным вязкими и бесконечными морями на заре, грустным утешением несбывшихся Аркадий, суждено ли им в свое время запечатать свои холодные мертвые грезы на таком же матрасе в каком-нибудь жарком селении на равнинах?

Он уловил и зафиксировал этот миг. Доставщик телеграмм, трудолюбиво вертя педали, энергично свернул с бульвара, по широкой дуге въехал в переулок справа, резко вздернул колесо на тротуар и подкатил к черному ходу. Без отдыха по суше и по морю [141] Без отдыха по суше и по морю … – цитата из стихотворения Д. Милтона «На его слепоту». чреда вестей. Милтон, ты должен был бы жить сейчас [142] Милтон, ты должен был бы жить сейчас – цитата из стихотворения Вордсворта «Национальная независимость и свобода». Фраза эта заканчивается так: «Англия в тебе нуждается». .

Медленно спустившись по темной лестнице «Дома терапевтов и хирургов», миссис Томас Хьюитт, хорошенькая жена преуспевающего адвоката (фирма «Артур, Хьюитт и Грей»), вышла на свет и медленно направилась к бульвару. Вежливыми взмахами шляп ее приветствовали Генри Т. Мерримен («Мерримен и Мерримен») и судья Роберт Ч. Аллен, коллеги ее мужа. Она улыбнулась и быстро сразила каждого взглядом. Красива эта плоть. Когда она прошла, они посмотрели ей вслед. Потом продолжили свою беседу о судебных процессах.

На третьем этаже Первого национального банка на правом углу Фергес Пастон, пятидесяти шести лет, с узким похотливым ртом между оловянно-седыми бакенбардами, поставил полусогнутую ногу на подоконник открытого окна и внимательно следил за движениями переходящей улицу мисс Берни Пауэрс, двадцати двух лет. Даже и в нашем пепле [143] Даже и в нашем пепле … – Томас Грей, «Элегия» (см. коммент. к с. 107). живет былой огонь.

На противоположном углу миссис Роланд Роулс, чей муж был управляющим «Пирлесс Палп компани» (фабрика № 3) и чей отец был владельцем этой компании, вышла из богатой недоступности магазина Артура Н. Райта, ювелира. Она защелкнула сумочку из серебряной сетки и села в ожидавший ее «Паккард». Это была высокая темноволосая женщина тридцати трех лет, с хорошей фигурой.

Ее лицо было скучным, плоским, типичным для Среднего Запада.

– Все денежки у нее, – сказал Джордж Грейвс. – У него за душой нет и ломаного гроша. Все записано на ее имя. Она хочет петь в опере.

– А петь она умеет?

– Ни на ломаный грош, – сказал Джордж Грейвс. – Я ее слышал. Не зевай, Джин. У нее есть дочка, твоя ровесница.

– А что она делает? – спросил Юджин.

– Хочет быть актрисой, – сказал Джордж Грейвс с горловым смехом.

– Слишком тяжелая работа за такие деньги, – сказал Юджин.

Они дошли до банка на углу и нерешительно остановились, вглядываясь в прохладное ущелье предвечернего часа. Улица жужжала легким, веселым роем праздных зевак; лица юных девственниц возникали там и тут, как цветы на венке. Юджин увидел, что на него по дюйму в секунду надвигается тяжелое парализованное тело старого мистера Эйвери, весьма большого эрудита, совершенно глухого, семидесяти восьми лет. Он жил один в комнате над Публичной библиотекой. У него не было ни друзей, ни родственников. Он был мифом.

– О господи, – сказал Юджин. – Вот он.

Спасаться было поздно.

С хрипящим приветствием мистер Эйвери приближался к нему; судорожно шаркая ногами, выбивая дрожащую дробь тяжелой палкой, он покрыл разделявшие их три ярда за сорок секунд.