Жан-Поль Рихтер - Грубиянские годы: биография. Том II

…казалось, будто любимая вечная богиня, которая до сих пор была надежно заключена внутри его сердца и дарила его духу блаженство, и святость, и красоту, – будто теперь эта богиня вышла из его груди через рану и стоит теперь, как внешнее по отношению к нему небо, далеко от него (ох! всё является далью, любая близь), и цветет сияющим, внеземным цветением перед его одиноким раненым духом, покинутым ею, но не умеющим обходиться без нее.

Теперь Вина, с прицепившейся к ней Рафаэлой, которая с самонадеянной фамильярностью пожелала двигаться сквозь толпу вместе с ней, направилась в сторону Вальта.

Неудивительно, что в тот же день, когда празднует свой день рождения Нойпетер (проекция Вальта), отменяется и день рождения капельмейстера – одной из проекции мастера формы Вульта. Завершается этот день рождения безобразной дракой между итальянскими и немецкими музыкантами – то есть, видимо, между представителями двух описанных в «Приготовительной школе эстетики» и важных для Жан-Поля стилистических школ (см. о них выше, с. 823–824).

Это место в «Предуведомителе» звучит так (с. 757–758):

Я запрещаю европейским органам сословного представительства давать мое произведение номеру 4 – любому князю, – потому что иначе он при чтении этой книги заснет, что я… <���…> вполне охотно допустил бы: если бы только европейские сословные представительства воздвигли над детьми этого отечества, как arcuccio , закон, чтобы отец отечества во сне не задавил их, как бы он ни переворачивался – на бок, на спину или на живот.

Поскольку сотня книжных переплетчиков – номер 5 – будут брать меня под мышку и в руки, чтобы прочесть на целую неделю раньше, чем обрезать и положить под пресс, – а хорошие рецензенты наверняка поступят наоборот: то хорошим рецензентам придется ждать книжных переплетчиков, читателям – рецензентов, а мне – читателей, так что одна-единственная птица несчастья, Унглюксфогель, натравит нас всех друг на друга и заманит в болото; но кто же может запретить это книжным переплетчикам, если не я, который в этом Сообщении для книжных переплетчиков собственноручно конфискую мою книгу для упомянутых переплетчиков?

С понятием «праздник обрезания» мы встречались при рассмотрении романа «Жизнь Фибеля». Быть может, вина или ошибка Вальта (или злая случайность) заключается в том, что он отнес письмо В и ны Клотару – какой-то набросок собственной, незрелой пока книги? – отцу В и ны, равнодушному к нему генералу Заблоцкому, что и привело к последующей катастрофе: разрыву между Вшюй и Клотаром, между им самим и Клотаром.

Под князем здесь может пониматься либо генерал Заблоцкий, либо Бог: в «Приготовительной школе эстетики» Жан-Поль говорит, что как-то «посочувствовал Богу, которому приходится терпеть величайшую скуку, выслушивая наши молитвы, речи и песнопения» ( Эстетика , с. 331).

«Предуведомитель» на данном этапе с Одноногим вообще не говорит. Что же касается разговора с жителями Хофа, где провел детство Жан-Поль, то в романе этому соответствует поездка Вульта, который чуть не рассорился с Вальтом, в Эльтерляйн, где он встречает В и ну и вновь проникается любовью к брату.

Последняя глава второй книжечки называется «Ненависть к людям и раскаяние». Вульт заставляет брата переодеться в кафтан персонажа пьесы Коцебу с таким заголовком – и даже видит в мягкосердечном брате этого самого персонажа, Мейнау. Почему? Потому, видимо, что на Мейнау похож двойник Вальта – его идеал или созданный им персонаж: граф Клотар. Мейнау – лишенный жалости к людям защитник добродетели. В конце «Приготовительной школы эстетики» Жан-Поль излагает предостережения молодым авторам. «Третье предостережение голове» озаглавлено «Человеконенавистничество». Там речь идет о том, что мизантропия вошла в моду: «Ненависти теперь прощается все, любви – ничего…» ( Эстетика , с. 369). «Второе предостережение голове» – «О гордыне»: «Но почему мы так переполняемся чувством гордости, если мы философы (не поэты)? Вот почему всякий наивысший принцип позволяет смотреть на людей сверху вниз, потому что принцип заключает их в себе, а не они его в себе» ( Эстетика , с. 367–368).

Эти грехи авторов Жан-Поль считает временными и простительными (там же , с. 336; курсив мой. – Т. Б.):

В этом смысле поэзия переживает сейчас юношеское брожение. Но как из неукротимого юноши-англичанина получается мягкосердечный и твердый в своих принципах муж, как в Германии сыны Муз, выходя из университета, стаскивают с себя нелепый польский кафтан , так и теперешние поэтические юноши сбросят с себя длиннополые одеяния, которые до поры до времени кажутся им крылатыми.

Жан-Поль даже делает в этом месте сноску: «Примеров исполнившихся надежд потому я (из уважения) и не называю, чтобы не напомнить о забытых и замоленных грехах таланта».

В «Предуведомителе» после достижения вершины Бычьей головы начинается некий новый этап (с. 759, 761–762; курсив мой. – Т. Б.):

Эта строчка – не стих, а только знак, что я побывал там, наверху, и многое сделал: мой паланкин отстегнули, и я с закрытыми глазами забрался в него , потому что хочу осмотреться только на Снежной горе, этом куполе Фихтельгебирге…. Пока я выходил из экипажа, мимо моего лица потянуло эфирным утренним воздухом; он не тяготил меня душным западным дуновением траурного веера, но приподнял веянием знамени свободы… <���…>

Я хотел бы, чтобы эти судьи искусства – номер 8 – тоже оказались в моем паланкине и чтобы у меня были их руки… Между небом и землей висит большое кристаллическое зеркало , на которое сокровенный новый мир отбрасывает свои величественные образы…<���…>

– В настоящий момент Одноногого (меня) несут через Фихтельзее по двум жердям, которые вместо моста перекинуты над этой мшистой пустыней. Два неверных шага – со стороны гондольеров, несущих меня на плечах, – если они будут сделаны, утопят в болоте Фихтель человека, который там внутри работает над своим Предуведомителем… <���…>

Некая незримая рука прикладывает камертон к человеку и его силам – она слишком туго натягивает, она ослабляет струны…

Похоже, что речь теперь идет об одиночестве творца, о работе подсознания в нем. Об обретенной им свободе от общепринятых (в искусстве) условностей. О радости творчества.